Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

«Не могу же я пойти к самому Ленину и спрашивать: „Дорогой товарищ, объясните мне все окончательно“. А кому я могу довериться, будучи плохого происхождения и с малых лет не доверяя людям. Я нахожу, что большинство людей ниже этих событий» (с. 254).

Ясно, что большевиков героиня одобряет скорее теоретически и объясняет их вряд ли импонирующую ей практику тем, что люди оказываются ниже «событий». Естественно, что и в конфликте с семьей она стоит на стороне большевиков, отождествляясь с ними как с отрицателями обыденщины – так ей легче бороться с родными. Семья же, измученная голодом и лишениями, конечно, большевиков отвергает. Домашний консенсус выражает сестра героини: «Все ограбили, все испортили, все сделалось противное».

Дневник Нади открывается спором с сестрой и ее подругой: «„Просто вам завидно, что пришло мое время, а ваше ушло“, – сказала я, и они промолчали, но всех нас взяла дрожь» – именно потому, что обе сестры чувствуют за семейными дрязгами страшную поступь истории. Сестре Надя говорит: «Молчи, контрреволюция <…> позор всякому, кто не сошел с ума в наше великое время» (с. 260).

Но самой героине ее большевистский энтузиазм дается с большим трудом: «Я писала <…> неотчетливые стихи, но сердце мое надрывалось». Надя сочиняет воображаемые послания к воображаемому большевику:

«…Научите меня всему: что тактика, что политика, что делается пока для проволочки времени и что нужно навеки! Вы мне скажите: это вот для страху, это вот пыль в глаза кому следует, это – чтобы все дураки поняли, а это вот – острастка для умных чересчур. Я все приму, потому что я от всего этого в восторге…» (с. 263).

Радикальная позиция по отношению к миру для Нади естественна – мы видели, что она чуть ли не родилась такой. Героиней движет ребяческий романтизм, заставляющий девочку искать и другие эмоциональные оправдания ее домашнего «большевизма». Сестре она в полемическом жару заявляет, что ее герой был «красный морской разбойник» (с. 260) – вот и большевики такие же. «Красный морской разбойник» («Красный корсар») – это роман Фенимора Купера, переведенный на русский еще в 1830-е.

Своего вымышленного собеседника-большевика Надя заверяет: «Не будь вас, я кончалась бы медленно и страшно, и медленно и страшно кончалась бы молодость земли» (там же), – отождествляя революцию с молодостью, вроде как в фашистском гимне Италии или потом у Багрицкого. Солидаризируется героиня и с низшими социальными силами, пробужденными к бытию большевизмом. Действительно, при ее ненависти к семье и повседневному окружению, при ее предпочтении няни всем остальным героине естественно чувствовать себя заодно с коммунистами. Отсюда ее уверенность, что большевики поддерживаются московскими низовыми слоями, не только социальными, но и материальными – всем тем, что называется «почвою»: «Московский камень-кирпич и камень-булыжник, и даже вся московская пыль и земля до подземной Неглинки вас принимает» (с. 263). Конечно, до «низов» Наде никакого дела нет. Даже в обращении с любимой своей няней героиня груба или снисходительна.

Так или иначе, Наде трудно все же принять то, что творят большевики: «Но у вас столько навыворот, это чудно, что навыворот, но от этого слабнут старики, и, чтобы видеть это, нужно мужество» (там же). Подрастающей девочке труднее всего «видеть ярость и печаль взрослых и их погибание» (с. 261). Она ненавидит, когда оплакивают прошлое – например, тогда, когда она просит тетку учить ее истории и географии, а та рыдает: «Нет больше никакой истории и никакой географии» (с. 258). Все-таки, едва заболевает мать, сострадание к ней побеждает прежние чувства: «Я опровергала в себе жалость к этому исчадию империализма, но ужасный вид был у этой престарелой гражданки» (с. 262). И героиня находит силы смирить себя и стать добрее с матерью: «Видя во мне олицетворение новой действительности, она стала тихо с ней примиряться и в результате занялась переводом с немецкого под моим руководством» (там же).

Однако наступившее было спокойствие вдруг рушится. «Они собрались все в цветущем состоянии за чайным столом» и стали рассказывать анекдоты. Героиня попросила «анекдот в пользу современности». Такого не нашлось. Надя, чуть не плача, спрашивает:

«– …И неужели вы – потому-то именно вы создатели анекдотов, неужели же вы этим немногим доступным для вас – хорошим анекдотом – не смогли отплатить современности?

– Отплатить?! – спросил кто-то, и все замерли.

– Тот, кто хочет хорошего, – сказала я дрожащим, детским, позорным голосом, – разве он не стоит этого?

– Хорошего? – сказали все крякающим хором, и тут поднялся хохот. Как они хохотали! <…>

И потихоньку от меня они дали мне кличку „современный анекдот“» (с. 268–269).

Появляется новый персонаж по имени Михаил Ульрих. Правда, для тех, кто помнит прозу Елены Гуро, он покажется знакомым:

«Когда Михаил Ульрих, сгорбив огромные плечи, бледный и бритый рыцарь печального образа (Разрядка автора дана курсивом. – Е. Т.), устремил на меня недвижный и черный взгляд, сердце мое грянулось о землю и не встало» (с. 271).

Рыцарь печального образа – это важнейший мотив трех последних книг Елены Гуро, в которых принято видеть трилогию: «Осенний сон», «Небесные верблюжата» и «Бедный рыцарь». Они задуманы были в 1910 году и посвящены теме, ставшей для Гуро главной: упомянутому ранее мифу о смерти никогда не существовавшего сына. Пьеса «Осенний сон» (1912) была издана еще при жизни поэта. Герой ее – нежный мечтатель, юный Дон Кихот, в своей неотмирности нелепый и смешной, обреченный на страдания и гибель. Книга «Небесные верблюжата», изданная в 1913 году Михаилом Матюшиным и Екатериной Низен, включила в себя неопубликованную прозу Гуро, стихи, дневники и рисунки. Среди иллюстраций к ней – печально поникшая юношеская фигура с тонкой по-детски шеей[194]. Это и есть герой Гуро – мифический ее сын Вилли Нотенберг. В «Осеннем сне» его зовут Вильгельм фон Кранце, а в «Небесных верблюжатах» у него разные имена: Алонзо Добрый[195], он же журавлиный барон, он же поэт, он же безымянный герой многих прозаических фрагментов или стихотворений в прозе. В третьей, неоконченной, книге трилогии «Бедный рыцарь» (пушкинская аллюзия слита тут с отсылкой к Достоевскому) тот же образ трансформируется в дух «непримиримой жалости» – в нового Христа. Общее для всех этих фигур свойство – это неотмирность, самовредительная доброта, жертвенность, неспособность сопротивляться злу.

Дон Кихот маленькой Нади – молодой интеллигент, печальный и хмурый, по всей вероятности, принадлежащий к старому миру. «У него путей сообщения сюртук и брови, как крыша мира». Героиню поглощает огромное, не по возрасту, любовное чувство: «А я знаю теперь, что ангелы и прекрасные демоны всегда ходили по