Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

тягость; упорство в милосердии приводит к разорению души, и тот, кто был к тебе милосерд чрезмерно, не вынесет этого и станет врагом твоим. Радуйтесь и рассчитывайте все в жизни так, чтобы радоваться долго и много, но не чрезмерно. Ныне я привлекаю к себе весь город и учу людей шутливой мудрости…» (с. 146).

Эта «шутливая мудрость» не что иное, как перифраз ницшевской «веселой науки». Пьетро призывает и брата Джироламо «презреть несчастливый гнев свой и обрести радость вместе с нами».

Между двумя этими крайностями мечется гениальный скульптор, мастер Бокаротта: своего заказчика и приятеля Пьетро он считает воплощением сатаны, хотя о многом думает так же, как он. Отчасти Бокаротта сочувствует гонимому Савонароле и в тайне даже помогает этому фанатику равенства и врагу искусства. Однако, жалея Савонаролу, Бокаротта не полностью согласен с его проповедью по существу.

«Но Джироламо нам не спасти. В нем нет ясности, поэтому гибель его неизбежна. Я люблю его, но, говоря между нами, мне больше нравится папа, который рожает и растит детей своих, и кормит крысиным ядом прелатов, и продает на вес Святого Духа. В этом есть огромная ясность» (с. 131).

Папа Александр VI Борджиа – великий меценат, заказчик Рафаэля, Браманте, Пинтуриккио, для которого Микеланджело расписал потолок Сикстинской капеллы, – действительно имел детей и заботился о них, делая их кардиналами. По легенде, он использовал яды в целях обогащения (после смерти богатых священнослужителей их имущество отходило церкви) и торговал индульгенциями. Бокаротта чувствует двойственность Савонаролы, предпочитая откровенное неверие папы. Скульптор с яростью реагирует на шарлатанские проделки Савонаролы, вроде призывания на себя молнии: пусть в него ударит, если он, Джироламо, еретик.

Автор сделал своего великого мастера неоплатоником. Героиня спрашивает, где он видел то, что рисует, и Бокаротта рассказывает ей об острове прообразов:

«Это пловучий остров. Он висит высоко над землей, но его притягивают тучи и вечерние испарения; он проплывал над срединной Италией позапрошлогодней осенью, и сильные августовские бури задержали его надолго; мы четверо: я, Сан-Донато[188], Бенвенуто[189] и Караччи[190], многим оттуда попользовались. Монахи Чертозы[191] добыли там рецепт ликера, и новый покрой плаща взят с острова прообразов портным Эссорчьери…» (с. 122).

Но впоследствии скульптор признается героине, что на самом деле островом прообразов для него послужила глухая стена нежилого строения:

«И, представьте себе, он показал мне на эту когда-то беленую и теперь позеленевшую стену, она была изрыта плесенью, подтеками и трещинами, и в этих контурах и пятнах он видел мир прообразов, фигуры и лица нечеловеческого значения.

– И еще смотри на свернутое жгутами мокрое белье, и в нем увидишь многое – так же, как иногда в сгустке туч, – но едва ли все это тебе пригодится…» (с. 178).

Точка зрения художника, очевидно, является для Бромлей главным мерилом нравственности. Ей равно отвратительны и надрывающиеся от взаимной ненависти монахи и попы – как сторонники Савонаролы, так и его враги, приверженцы Рима. В то же время само поведение Пьетро, этого сверхчеловека, не знающего ни физических, ни моральных ограничений, столь же пугает героиню, как и его холодная мудрость. Настоящим арбитром происходящего автор делает Бокаротту: тот не разделяет взглядов Савонаролы, но, по старой памяти, помогает гонимому. Ведь скульптор, в отличие и от Савонаролы, и от Пьетро, человечен. Может быть, поэтому ему так нравится папа Александр, со всем его цинизмом, чадолюбием и тягой к искусству. Бокаротта – создатель настоящих вечных ценностей, и он восхищается человеческой сложностью.

Как и должно быть в советской литературе, Бромлей увязывает своего Савонаролу с властью народа и с ненавистью к знати. Но нам бросаются в глаза чувства, для ее времени более злободневные, чем запоздалая вражда к аристократии, которую тогда добивали в России. Я думаю, это было горькое разочарование в народе – разочарование революционера, стремящегося улучшить человеческую натуру вопреки желанию этого самого народа. Именно оно сделано главным мотивом в ощущениях гибнущего Савонаролы.

В рассказе Бромлей затрагивается такой известный исторический факт, как попытка Савонаролы с помощью так называемого «суда Божия» доказать, что его откровения исходят из божественных источников. Много часов ждал проповедник, пока над Флоренцией не собрались дождевые тучи и не залили водой разложенный костер, через который должны были пройти сподвижник и противник Савонаролы. Надо думать, что кое-какие подробности и этого эпизода, и характеристика Савонаролы как демагога, снедаемого похотью и одержимого властолюбием, появились у Бромлей не без посредства знаменитого романа «Леонардо да Винчи» (1901) Д. С. Мережковского (кстати говоря, первого в России литературного ницшеанца), с беспрецедентной выпуклостью и детально воссоздавшего «фактуру» ренессансной Флоренции конца кватроченто.

Как бы то ни было, новелла Бромлей написана наиболее выразительно и блистает самыми яркими красками в сборнике, даже по сравнению с «Потомком Гаргантюа», ср.:

«О господине Пьетро заговорили во Флоренции; он проезжал, стоя в седле, по улицам и разбрасывал писание о заговоре Савонаролы против христианского мира: приняв образ фра Джироламо, совершал поступки, кощунственные, распутные и колдовские; плясал на канате при заходе солнца, надев рясу и маску монаха и, качаясь на башенной высоте, скидывал рясу и, в богатом одеянии, сунув руки за пояс, огромными взмахами взлетал вправо и влево, локти его пересекали солнечный диск, он вскидывал руками, и черные лучи мчались от его рук, и люди снизу смотрели со страхом, и никто не смеялся» (с. 132).

Пьетро – крайний полюс свободомыслия, человек, ставший выше морали. Хотя автор и описывает в священном ужасе его злодейства, но в филиппиках Пьетро против савонароловской «добродетели» чувствуется авторская солидарность. Джироламо, проповедующий разрушение и истребление всего прекрасного во имя убого понятой или вовсе ложной морали, или тот фанатик, который проповедовал против Савонаролы трое суток, не останавливаясь, и умер, представляют противоположную крайность. Те персонажи, к которым более благосклонен автор, олицетворяют терпимость, гуманность и веру в высокое назначение искусства: это, во-первых, сам Бокарота, который знает, что в его рисунках и статуях истина, и гордо говорит, что «в числе прочих господ и сам Господь приходит ко мне поучиться» (с. 121); во-вторых, Капабуона – отважный защитник Савонаролы:

«…Был он человеком, полным кислоты и сладости, взвизгивал, щелкая пальцами, в спорах за и против неоплатоников, за и против непорочного зачатия; чтил, как святыню, непристойнейшие из набросков Бокарота, присутствовал при всех проповедях, анафемах, благословениях, заговорах, отдаваясь сердцем всем противоречиям, и за каждое из них поднимал меч свой. В раю он перессорил бы всех святых поочередным преклонением перед всеми истинами, которыми он порознь любовался. Был он красноречив