Русская басня - Николай Леонидович Степанов

class="v">             Почтенному дубовым чином,

             Чтоб лишних избежать сует,

Дает нижайшими поклонами ответ.

             Но вот, нахмуря брови черны

      И ветрену Борей разинув хлябь,

С дождем мешая пыль, кричит: «Все бей, все грабь!

Все власти лишь моей, все быть должны покорны!»

Тирану этому уклончивая Трость,

             Опять согнув хребтову кость,

Покорно бьет челом, ему упавши в ноги.

Не прикоснулася Бореева к ней злость;

             Безвредно ей он мчится по дороге

                   Туда, где крепкий Дуб стоит;

                   Он ждет и от него поклона,

                   Но Дуб от спеси лишь кряхтит,—

      Не хочет Дуб нести Бореева закона.

      Сильнее ветер там, где более упор;

             И гневаться Борей безмерно скор:

      С такою яростью на Дуб упрямый дунул,

             Что с места он его и с корнем ссунул.

Д.И. Фонвизин

ЛИСИЦА-КОЗНОДЕЙ

В Ливийской стороне правдивый слух промчался,

Что Лев, звериный царь, в большом лесу скончался.

Стекалися туда скоты со всех сторон

Свидетелями быть огромных похорон.

Лисица-Кознодей, при мрачном сем обряде,

С смиренной харею, в монашеском наряде,

Взмостясь на кафедру, с восторгом вопиет:

«О рок! лютейший рок! кого лишился свет!

Кончиной кроткого владыки пораженный,

Восплачь и возрыдай, зверей собор почтенный!

Се царь, премудрейший из всех лесных царей,

Достойный вечных слез, достойный алтарей,

Своим рабам отец, своим врагам ужасен,

Пред нами распростерт, бесчувствен и безгласен!

Чей ум постигнуть мог число его доброт,

Пучину благости, величие щедрот?

В его правление невинность не страдала,

И правда на суде бесстрашно председала;

Он скотолюбие в душе своей питал,

В нем трона своего подпору почитал;

Был в области своей порядка насадитель,

Художеств и наук был друг и покровитель...»

«О, лесть подлейшая!— шепнул Собаке Крот.—

Я знал Льва коротко: он был пресущий скот,

И зол, и бестолков, и силой вышней власти

Он только насыщал свои тирански страсти.

Трон кроткого царя, достойна алтарей,

Был сплочен из костей растерзанных зверей!

В его правление любимцы и вельможи

Сдирали без чинов с зверей невинных кожи;

И словом, так была юстиция строга,

Что кто кого смога, так тот того в рога.

Благоразумный Слон из леса в степь сокрылся,

Домостроитель Бобр от пошлин разорился,

И Пифик слабоум, списатель зверских лиц,

Служивший у двора честнее всех лисиц,

Который, посвятя работе дни и ночи,

Искусной кистию прельщая зверски очи,

Портретов написал с царя зверей лесных

Пятнадцать в целый рост и двадцать поясных,

Да сверх того еще, по новому манеру,

Альфреско расписал монаршую пещеру:

За то, что в жизнь свою трудился сколько мог,

С тоски и с голоду третьéго дни издох.

Вот мудрого царя правление похвально!

Возможно ль ложь сплетать столь явно и нахально!»

Собака молвила: «Чему дивишься ты?

Что знатному скоту льстят подлые скоты?

Когда же то тебя так сильно изумляет,

Что низка тварь корысть всему предпочитает

И к счастию бредет презренными путьми:

Так, видно, никогда ты не жил меж людьми».

И.П. Пнин

ЮЖНЫЙ ВЕТЕР И ЗЕФИР

«Какие всюду я ношу опустошенья:

Лишь дуну — все падет от страшных моих сил!—

Так, с видом гордого презренья,

Ветр южный кроткому Зефиру говорил.—

Крепчайшие древа я долу повергаю,

Обширнейших морей я воды возмущаю,

И бурь ужаснейших бываю я творец.

            Скажи, Зефир, мне, наконец,

Не должен ли моей завидовать ты части?

Смотри, как разнишься со мною ты во власти!

С цветочка на цветок порхаешь только ты,

Или над пестрыми летаешь ты полями;

Тебе покорствуют лужочки и кусты,

А я, коль захочу, колеблю небесами».

— «Тиранствуй, разоряй, опустошая мир,

Пусть будут все тебя страшиться, ненавидеть,—

С приятной тихостью сказал ему Зефир,—

Во мне ж пусть будет всяк любовь и благость видеть».

ТЕРНОВНИК И ЯБЛОНЯ

              Вблизи дороги небольшой

              Терновник с Яблонью росли;

              И все, кто по дороге той

                    Иль ехали, иль шли,

Покою Яблоне нимало не давали:

                    То яблоки срывали,

                    То листья обивали.

              В несчастье зря себя таком,

Довольно Яблоня с собою рассуждала;

                                  Потом

                    Накрепко предприняла

              Обиды все переносить

              И всем за зло добром платить.

Терновник, близ ее в соседстве возрастая

И злобою себя единою питая,

                    Чрезмерно тем был рад,

Что в горести, в тоске нет Яблоне отрад:

«Вот добродетелям твоим какая мзда!

              Вот что за них ты получила!

Но если б ты, как я, свою жизнь проводила,

              То б ни несчастье, ни беда

Не смели до тебя вовеки прикасаться.

              Ты стала б, как и я,

              Покоем наслаждаться».

Терновник, Яблоне слова сии твердя,

Над муками ее язвительно смеялся.

Но вдруг — откуда, как, совсем не знаю — взялся

              Прохожий на дороге той

              И, Яблони прельстясь плодами,

              Вдруг исполинскими шагами

       Подходит к ней и мощною рукой

                    Все древо потрясает;

       Валятся яблоки сюда, туда,

К ногам Терновника иное упадает.

                    Прохожий же тогда,

Не мысля ни о чем, лишь только подбирает;

И как-то невзначай за терн он зацепляет —

Мгновенно чувствует он боль в руке своей,

Зрит рану и зрит кровь, текущую из ней,

                                И чает,

       Что сея злее раны не бывает.

                    Правдива ль мысль сия?