Рождение чудовища - Гульнара Черепашка

Нынче ночью никто не смотрит в лицо встречному, - вспомнились слова Амади.

Никто не смотрит – а вот она посмотрела. Словно думала, что у нее есть выбор. Что она может выбирать. Впрочем – сейчас возможностей для выбора куда больше, чем тогда, когда брат отводил ее в шатер Аситы.

Если не прямо сейчас, то сразу после вот этого, который уже оттер ее к стене какого-то дома.

Понятно теперь, отчего на нижних этажах в Мальтахёэ окна такие крохотные и закрываются ставнями. Хотя начиная со второго этажа, стен, как таковых, у домов не было. Вместо них возвышались широкие прямоугольные подпорки, а пространство между ними занимали раздвижные стены.

Если бы такие стены были у стен первых этажей – сейчас не осталось бы дома с целыми стенами. Их попросту проломили бы.

*** ***

Толпа текла с окраин к центру.

По мере приближения пение и бой барабанов делались громче, заполняя все вокруг.

Накато шагала вместе с толпой. Даже если бы и захотелось ей повернуть обратно – она не сумела бы. Слишком плотный людской поток. Было дело – она думала протиснуться бочком к краю улицы и по стене какого-нибудь дома вскарабкаться повыше. Но от этой мысли пришлось отказаться.

Да, никому не было до нее дела. Но слишком много вокруг горело факелов. Возле каждого дома стояли жрецы. И они-то зорко наблюдали за людьми.

Они не мешали тем, кто время от времени задерживался на крыльце или ступенях того или другого дома. Но фигуру, взобравшуюся на крышу, они увидят. А достать ее оттуда стрелой или брошенным копьем не составит труда. Наверху не скрыться. Город освещался так, что было светло почти как днем.

Она прошла несколько кварталов, но ощущала себя вымотанной, как будто целый день бежала не останавливаясь. Сердце колотилось, ноги подкашивались.

Несколько раз она и сама оказывалась на ступеньках с кем-то из тех, кто тянулся к центру Мальтахёэ рядом с ней.

В лица встречных давно перестала глядеть. Да, на окраинах жили крепкие ремесленники и бывшие пастухи или наемники. Но большей частью в Мальтахёэ жили заплывшие жирком торговцы и хозяева шелковых прядилен. И их вокруг становилось все больше. Наверное, только на равнине, в городах, могли жить обрюзгшие рыхлые толстяки – в степи даже тот, кто отъедался, не мог остаться рыхлым: там постоянно приходилось то ходить, то ездить верхом, то отбиваться от нападений.

Вид жирных дряблых складок на боках и животах у мужчин приводил Накато в оторопь. А щеки, свисающие, как страусиные курдюки, придавали людям нечеловеческий облик. И она закрывала глаза, чтобы не видеть.

Слишком уж ярко горят факелы, слишком близко чужие лица и тела. Лучше не глядеть, оставить осязание и слух. Этого более чем достаточно.

Человеческие руки – они у всех одинаковы. Шершавые пальцы и ладони. На остальное – не обращать внимания.

На каком-то широком перекрестке жрецы разносили напитки, предлагали всем, кто пожелает. Не такой и долгий путь вроде бы пришлось проделать – но Накато мучила жажда. Да и мудрено ли? Она залпом осушила протянутую ей плошку. Не вода – сладковатое питье. Чем-то напоминало отвар из ягод. На удивление, сил и бодрости прибавилось. Девушка протянула плошку, чтобы ее еще раз наполнили.

Кажется, молодого жреца это удивило. Он широко ухмыльнулся и плеснул из резного деревянного кувшина еще.

Сладко! Накато мгновенно почувствовала себя заметно посвежевшей. Жрец выжидающе глядел на нее. Пихнул локтем товарища, указал взглядом на девушку. Тот одобрительно кивнул, потом мотнул головой. Это вроде как – больше ей пить не давать? Вот так щедроты жреческие! Плошку у нее забрали, чтобы налить следующему.

Ну, да ладно. Пить больше не хотелось. Ноги перестали дрожать и подкашиваться, и Накато казалось – она в силах не только дождаться утра, но и провести на праздничных улицах еще пару-тройку дней.

Лицо очередного незнакомца с толстыми мясистыми щеками не показалось особенно отталкивающим. Мясо – это даже привлекательно. На ощупь совсем не то, что сухие костлявые щеки. И широкие мягкие бока так приятно колышутся под руками.

Она сама ухватила шагавшего мимо толстяка, не обращавшего на нее внимания. И с хохотом увлекла его на ближайшее крыльцо.

*** ***

Есть ли предел человеческому удивлению?

Есть ли предел чудесам мира? Пройдешь немного – и оказываешься в месте, разительно отличающемся от всего, виденного раньше.

Храм богини Умм не был похож ни на дворец владыки в Кхорихасе, ни на храм могучего Икнатона. Он походил не на гору и не на наконечник копья, а на чудовищно громадное яйцо страуса. Такое же гладкое и округлое, только украшенное зачем-то множеством узоров, выложенных из разноцветных камней.

Площадь перед храмом оказалась огромна – даже больше, чем центральная площадь в Кхорихасе. И вся она была запружена народом.

Люди прибывали и прибывали со всех сторон. Они рвались, пытаясь пробиться поближе к храму, выкрикивали имя богини Умм и хвалы ей.

Накато при виде храма ощутила небывалый восторг. Охватило чувство, будто великая богиня плодородия, незримо присутствующая, глядит прямо ей в душу. Протягивает к ней руки. И нужно подойти ближе туда, к храму. Чтобы приобщиться к божественной благодати, что щедро изливает на своих детей великая плодородная Умм.

Остановило девушку безотчетное чувство. Невесомая мысль – слишком много людей, слишком сильная давка.

Поразительно – как эта мысль сумела пробиться в опьяненное сознание.

И понимание – ее ум и чувства ей не принадлежат. Она лишь нынче услышала о великой богине равнин Умм. Так откуда же это преклонение перед нею?

И откуда восторг перед прикосновениями незнакомых людей, лица которых слились в один невыразительный ком? Восторг и ненасытность.

Народ на площади замер – и это дало время Накато остановиться и поразмыслить. Ее утомила дорога через несколько кварталов. И она, мучимая жаждой, взяла напиток у жрецов. После этого прибавилось сил. После этого появились и восторг, и благоговение, и наслаждение происходящим.

Да! Если поначалу в душе смешивались страх, недоумение, любопытство и возбуждение, скоро сменившиеся легкой гадливостью – то после напитка жрецов творящееся на улицах действо начало приносить ей удовольствие.

Со стороны храма доносилось пение. Громкость росла, жрецы, а затем – и люди на дальних краях площади подхватывали его.

Скоро Накато перестала понимать – откуда оно доносится. Песнопения лились со всех сторон одновременно, обрушивались с неба на голову водопадом. Девушка оглядела исподтишка стоящих вблизи нее людей. Лица одухотворены, взгляды обращены к сверкающему вдалеке храму.

Она