Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

Сразу после встречи Нового года вся семья снова переругалась.

Как-то после праздников, укладывая дочерей спать, Розали вдруг снова вспомнила о молодом фокуснике (молодом человеке с лампочками) и, подумав о скором возвращении своего Айка, вздохнула: «Стареешь, девушка, а вообще-то было бы неплохо еще раз повидаться с Алексэндром, так, кажется, звали этого русского парня. Забавный он».

* * *

На Юнион-сквер впервые после войны поставили елку и открыли искусственный каток. В городе царила предпраздничная суматоха. Жизнь потихоньку входила в нормальную колею, разве что военных, в том числе и моряков, стало больше, чем прежде. За праздничной суетой с любопытством наблюдали сотрудники из недавно расширенной советской дипмиссии.

Среди них, помимо уже знакомых нам Тоников, семья Гривов, родом из Житомира, – консул Олександр Грива, его жена Оксана и их малолетний сын Ондрий, – которая на правах старожилов взялась опекать семью Тоников.

Ни с того ни с сего малолетка Ондрий вдруг заорал дурным голосом:

– Один американец засунул в жопу палец и думает, что он – заводит патефон!

– Ты у меня поорешь, поганец!

Грива отвесил сорванцу звонкую оплеуху и развел руками, как бы извиняясь, за сына:

– Гиде тики вин набрався?

Мальчик закатил дикий рев, уткнувшись головой в широкую полу маминой шубы.

«Фу, какая гадость», – поморщилась, не произнеся вслух то, что подумала, Нино Александровна и, сославшись на нестерпимую головную боль, сухо попрощалась и направилась домой, бросив мужа на консула и его жену Оксану.

Дома за ужином Нино Александровна заметила:

– Нет, Лёва, это невыносимо, с какими примитивными людьми мы должны здесь проводить время, встречать праздники, просто общаться.

В ответ муж промолчал. Она поменяла тему, и разговор между супругами продолжился почти по Чайковскому: «Уж полночь близится, а Сашеньки все нет…»

Нино Александровне не нравится ни Сан-Франциско, ни их образ жизни в этом городе. После солнечного и уютного Тифлиса она никак не может привыкнуть к разухабистой открытости американского города, к беспардонной дружелюбности его обитателей, к молчаливым китайцам, а от постоянных здешних туманов у нее часто разыгрывается мигрень. Но больше всего Нино Александровна переживает из-за того, что она не может петь.

Перед поездкой в Америку она строила планы, надеялась, что ей удастся как-нибудь устроиться солисткой в местный оперный театр. К сожалению, из этих планов ничего не вышло. Вместо сцены – сидение часами в квартире, страх за мужа – Нино Александровна не знала, чем занимается Лев Давыдович, но догадывалась, что его деятельность не ограничивается шарканьем по дипломатическому паркету и посещением театральных спектаклей, напряженные отношения с коллегами по миссии. А сын Саша? Нино Александровна чувствовала, что она теряет сына и ничего не может с этим поделать…

В первый раз я попал в Тбилиси сразу после Отечественной войны, будучи еще совсем молодым человеком, – приехал зимой из голодного разрушенного Гомеля и обалдел от жидкого солнца, запаха жареного мяса, хмели-сунели, тягучего мутно-янтарного хаша; обалдел и навсегда в этот город влюбился. Еще меня поразили грузинские мужчины – красивые и беззащитные, утонченно-задумчивые и наглые. А какие в Тифлисе женщины! А сам город! Здесь можно часами рассматривать храм Метехи, посещать знаменитые Тифлисские серные бани, маленький островок на Куре под мостом Церетели, можно подняться на фуникулере на гору Мтацминда, чтобы, отдышавшись, вновь спуститься узенькой тропкой к Куре и, поболтав с загорелыми пацанами, нырнуть на свой страх и риск в быстро текущую воду…

Что касается Сан-Франциско, то сюда я приехал уже ближе к закату жизни и поначалу разглядывал город подслеповатыми глазами Розали Лейзер-Кац. Здоровье и возраст не позволяли мне по-настоящему оценить этот удивительный город. Только пешедралом наматывая бесконечные километры и перебегая с одного холма на другой, с одной улицы на другую, чтобы не оставлять моего юного героя наедине с его чувствами, я пойму, как мне будет смертельно не хватать Фриско, когда придет время его покинуть.

Рождество Тоники отпраздновали с Дэшилом Хэмметом, который должен был приехать из Лос-Анджелеса, где он что-то писал для Голливуда. Знаменитый американский писатель приехал со своей на редкость приятной подругой Лилиан Хеллман, тоже писательницей. Помимо Дэшила и Лилиан Тоники пригласили немецкую супружескую пару из антифашистского комитета. Вечер удался на славу.

Нино Александровна оттаяла; она много смеялась и спела под аккомпанемент немецкого физика Клауса Фукса несколько романсов Шуберта. Когда она дошла до романса «Auf dem Wasser»[77], Лилиан Хеллман прослезилась.

После ужина мужчины завели нескончаемый политический спор, а женщины вышли на балкон покурить. Лилиан обняла Нино Александровну и сказала, что она счастлива знакомству с ней и с Лёвой. У писательницы были все основания переживать за здоровье Дэшила – в левом легком у писателя не так давно обнаружили каверну, к тому же он крепко выпивал. На прощание Лёва Тоник спел фальцетом еврейскую песню «Freylich oder simhes toyre»[78]. Нино, Лилиан и немецкий антифашист-физик Клаус Фукс тихонько ему подпевали.

Встречать Новый год с Гривами Нино Александровна категорически отказалась: «Мне делается плохо от одного их вида; придумай какую-нибудь отговорку». Лев Давыдович пошел на новогоднее застолье один.

У Гривы гостил незнакомый Льву Давыдовичу дипломат из посольства. Поговорили о делах в Вашингтоне и об ухудшающейся международной обстановке. Гость передал Тонику горячий привет от Ильи Григорьевича, при этом консул понимающе переглянулся с женой и кивнул. Первый тост произнес приезжий: пили за друга всех времен и народов. Второй тост Лев Давыдович провозгласил за соратника Иосифа Виссарионовича, бдящего на страже интересов страны и ее граждан, за дорогого нашего друга Лаврентия Павловича – рыцаря без страха и упрека. Льва Давыдовича избрали тамадой.

– Та ты ж из Грузии, Лёвка, тебе и карты в руки, – смачно гыкнул кругломордый амфитрион и громко икнул.

За едой все пили русскую водку и украинскую горилку. Запивали квасом. Но что квас, квас – ерунда, мадам Грива постаралась на славу и выдала на-гора заливного порося: маленький свин лежал на столе как живой, разве что не хрюкал; вокруг в хрустале истекали соком грибки, маринованные помидоры и малосольные огірки; а домашний хрен! Не хрен, a безмолвное счастье и восторг.

– Кошерные, – довольно произнес Лев Давыдович, подцепив маленький огурчик на трофейную вилку. Никто из гостей его не понял и не засмеялся. В соседней комнате кричал со сна дурным голосом нездоровый Ондрийка. к утру Лев Давыдович напился, что случалось с ним крайне редко.

* * *

Праздник праздником, а где же Саша? Саши нигде нет. Мало того что юноша несколько подзабыл Розали, открыв для себя с помощью парочки школьных приятелей Филлмор, так называемый Гарлем Сан-Франциско – мир свинга