Мы наш, мы новый... - Константин Калбанов

Скорее всего японских моряков не остановило бы то обстоятельство, что дальнейшие атаки сопряжены с большой опасностью. Перед их взором все еще стоял беспримерный подвиг их товарищей, которые ценой своей жизни, сумели нанести противнику огромные потери. Но приказ был однозначным, атаковать русских не подвергая корабли большому риску. Сегодня Япония и без того потеряла около тридцати миноносцев, а не менее двух десятков были сильно повреждены. Броненосцы и крейсера, также получили значительные повреждения и нуждались в большом ремонте. Тóго не мог себе позволить рисковать последними резервами.

Звонарев наблюдал за втягивающейся на рейд эскадрой с нескрываемой горечью. В строю недоставало "Полтавы", "Ретвизана", "Паллады" и "Боярина", из двенадцати миноносцев в наличии были только семь, причем все сильно избитые и нуждающиеся в хорошем ремонте, из "росичей" наблюдалось только три кораблика, которые едва ковыляли, словно человек которого долго и вдумчиво избивал знающий в этом толк профессионал. Ну да это понятно, ночные охотники они и есть ночные охотники, наверняка с наступлением темноты Науменко повел свой отряд на поиски противника. Поверить в то, что эти три миноносца все, что осталось от отряда в девять вымпелов, он не мог. Самого "Росича" он кстати не наблюдал, что вызвало тревожное чувство, но Сергей поспешно прогнал дурные мысли. Антон – опытный катерник, знающий возможности этих кораблей как никто другой. Разумеется он отправился на охоту, за японскими кораблями.

Так уж вышло, что на фронте в настоящий момент было затишье. Фронт стабилизировался и замер в неком равновесии, японцы никак не могли преодолеть рубежи на Тафаншинских высотах, а русские не желали им их уступать. Более того, время от времени там разгорались жаркие артиллерийские баталии или перестрелка между стрелками, между окопами противоборствующих сторон расстояние доходило уже до трехсот, а порой двухсот метров. Ближе противнику приблизиться не давали, а с другой стороны, ближе это уже только врукопашную. За прошедшее время сильно поднаторели в своем деле минометчики, у которых появилась большая практика в обстреле, поэтому передовые окопы японцев если и были заняты, то только наблюдателями, как впрочем и у русских, если не считать дзотов, где постоянно находилась как минимум половина от личного состава.

Сами дзоты претерпели некоторые изменения, вернее изменились перекрытия, с которых срезали насыпанный грунт, после чего прямо поверх накатов залили железобетоном. Все это проделывалось одним взводом всего лишь за ночь. Эта новинка была предложена Зимовым с ненавязчивой подачи Звонарева. Концерн, имея плавильню сумел наладить производство арматуры и начать ее поставку в войска. Новшество применили впервые именно там.

На Нангалинских позициях, устраивались самые настоящие ДОТы, с железобетоном метровой толщины. Для производства прямо-таки огромных бетонных работ были широко использованы бетономешалки, не сказать, что их изготовление было дешевым, все же потребовались дорогие электродвигатели, но зато производительность и качество получаемой смеси с лихвой перекрыли все недостатки. Работы было очень много, более того, основной объем производился ночью, поэтому оборонительная линия была только закончена, но теперь представляла собой просто-таки непреодолимое препятствие. Впрочем, таким же препятствием стала и Тафаншинская позиция. Теперь для прорыва обороны, японцам необходимо было применить осадную артиллерию, причем калибром побольше, чем сто пятьдесят миллиметров, эти орудия были бессильны против построенных укреплений. Или в прямом смысле этого слова идти к победе по завалам из трупов своих солдат.

Вообще противник теперь старался не показываться на глаза, предпочитая прятаться в траншеи по самую маковку. Этому их научили потери почти в тысячу человек, в то время как на позициях было вроде как и затишье. Нет, общие потери были побольше, так как артиллерийские перестрелки назвать безрезультатными было нельзя, но на артиллерию едва приходилось пятьсот убитых и раненых, а вот на одиночных стрелков, делающих только один выстрел, как раз эта тысяча, причем раненых среди них были единицы, а офицеров было не меньше сотни. Японцы уже настолько рассвирепели, что как только звучал одиночный выстрел, по предполагаемой позиции стрелка выпускалось несколько снарядов. Попасть ни разу еще не попадали, но снаряды тратили изрядно. Продолжалось это до тех пор, пока на такой перерасход боеприпасов не наложил запрет сам командующий. Солдатам рекомендовалось поменьше отсвечивать, а офицерам внимательно следить за этим. Снайпера сразу заскучали, хотя все так же каждый день выходили на охоту, вот только в лучшем случае им удавалось подстрелить одного за два дня, от того раздолья, что было в начале не осталось и следа.

Отряд Науменко появился только к обеду, когда вся эскадра уже втянулась на внутренний рейд. Кораблики конечно были избиты, но не сказать, что в плачевном состоянии, скажем так, имеющиеся повреждения на ход не повлияли. Охота была весьма удачной, так как удалось потопить один броненосец и один легкий крейсер, а также подорвать броненосный, а вот выполнить приказ Макарова и дотянуться до пароходов конвоя, так и не удалось. То ли сил у японцев все еще было в избытке, то ли им не повезло выйти на слишком плотно охраняемый участок, но они были обнаружены и началась пляска со смертью, читай с миноносцами противника. В ходе этого боя один из "росичей" буквально едва не столкнулся с броненосцем "Фудзи", но успел разрядить все свои минные аппараты и отвернуть, а второго вынесло на легкий крейсер "Акаси", которому он также в упор всадил две мины. Остальные попытались атаковать конвой минами с дальней дистанции, в надежде попасть хоть в кого-нибудь, но транспортам так и не досталось, а вот "Ивате" вполне себе получил одну мину. Но нанесенные противнику потери были слабым утешением, потому как поле боя фактически осталось за японцами, русские были вынуждены отступить, основная задача по разгрому конвоя достигнута не была, потери были просто огромными, эскадра опять практически в полном составе становилась на ремонт, в море могли выходить только один броненосец, "Пересвет", который не был в полном смысле этого слова броненосцем, три броненосных крейсера, "Россия", "Громобой", "Баян", крейсера "Богатырь" и "Новик". Остальные корабли имели повреждения с которыми выход в море был сопряжен с определенными опасностями, в основном из-за попадания мин.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич, — севшим голосом поздоровался Сергей с Паниным.

Этот офицер когда-то обкатывал "росичей" будучи на службе у концерна, а сейчас командовал одним из миноносцев носящем номер 302. Звонареву все никак не давало покоя отсутствие "Росича", предчувствие чего-то неотвратимого и страшного никак не хотело его отпускать. Он обратился бы к Науменко, но тот сразу же отправился к Макарову. Из других офицеров отряда ему были хорошо знакомы Панин и Кузнецов. Последнего, насколько ему было известно, в беспамятстве доставили в госпиталь.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович.

— Я не вижу "Росича". Где он?

— А вы не знаете?

Сердце защемило, перед глазами поплыли разноцветные круги. Вот оно. Старуха, клятая, не имея возможности удержать события в прежнем русле, она принялась за тех, кто столь нагло решил вмешаться в ее ход. Но может все же…

— Что с Антоном?

— Миноносец потопили, никого из экипажа обнаружить не удалось.

— Их искали? — безжизненным голосом поинтересовался Сергей.

— А как вы думаете? — зло огрызнулся Панин, но тут же сбавил обороты, — Петр Афанасьевич этого просто так не оставил. Прежде чем отправиться за Тóго мы прочесали место гибели "Росича". Никого. Ни одного человека.

Как он добрался до своей комнаты в общежитии для заводского руководства, он не знал. Вообще события того вечера и ночи не удержались в его голове, он не помнил, что делал, не помнил о чем думал, единственно, что он мог заявить с уверенностью, это то, что до утра он не сомкнул глаз.

На следующий день он посетил чету Науменко, но лучше бы этого не делал, так как нашел там, бледного и разбитого Петра Афанасьевича и полностью расклеившуюся и едва живую Веру Ивановну.

— Вот оно как, Сергей Владимирович. Двух сынов схоронили, и то так тяжко-то не было. Последняя отрада у нас, дочка, а как она-то переживет, даже и не знаю. Уж лучше бы я.

При этих словах непрерывно всхлипывающая Вера Ивановна тут же вскинулась и бросила на мужа долгий и внимательный взгляд. Понятно, что за дочку душа болит, понятно, что зять успел стать не чужим человеком, вот только тот кто эти слова произнес успел стать куда как более родным.

— Ты, Петруша это брось. Не кликай беду. Сколько раз костлявая рядом прошла, вот и дальше пусть своей дорогой гуляет, нечего ее, клятую окликать.