Море серебрянного света - Тед Уильямс

Туман пошевелился, оторвав ее от печальных мыслей. Из него появилась маленькая фигурка !Ксаббу. Он уселся рядом с ней, осторожно, как если бы все его тело болело.

 –  Ну?  –  щелкнул Жонглер.

!Ксаббу не обратил на него внимания. Он взял руку Сэм  –  она еще не очень привыкла к его аккуратным осторожным прикосновениям, но уже обнаружила, что это успокаивает  –  и спросил ее, как он себя чувствует.

 –  Лучше, как мне кажется.  –  Сэм слегка улыбнулась, осознав что сказала правду.  –  Сработало?

Он устало вернул улыбку.  –  Как я часто говорил Рени, мои таланты не то, что можно включать и выключать. Но я думаю, что мне удалось понять смысл вещей, хотя бы немного.

Жонглер тихонько зашипел.  –  Любой другой человек моего поколения хорошо бы посмеялся, увидев что я доверил свою жизнь двоим африканцам и, если я не ошибся в этой девочке, одной креолке  –  и мы уже потеряли одну африканку.  –  Он округлил глаза.  –  Но я никогда не был расистом. Если твой инстинкт покажет тебе выход из этого мира, тогда, черт побери, не забудь сказать нам об этом.

!Ксаббу бросил на него взгляд, наполненный настоящей ненавистью  –  чуть ли не самая сильная эмоция, которую Сэм видела у него.  –  Это не "инстинкт", во всяком смысле в том смысле, какой ты имеешь в виду. Всему, что я знаю о том, как находить путь, меня научили в семье отца. Меня научили и еще кое-чему другому, которого ты, похоже, тоже не знаешь  –  доброте и здравому смыслу.  –  Он повернулся спиной к Жонглеру, который застыл между ненавистью и кислым оживлением.  –  Прости, Сэм, что оставил тебя наедине с этим человеком, но я должен был отойти достаточно далеко, чтобы не видеть вас и даже не слышать вашего дыхания. В этой сети все намного страннее, чем в настоящем мире, и даже в лучшее время трудно понять смысл вещей. Но это место еще хуже  –  недаром недавно я сказал, что здесь вообще ни у чего нет смысла, кроме нас самих. Скорее всего это правда  –  но как умирающий от голода человек надеется услышать запах дичи, так и я убедил себя, что это неправда.

 –  Ты думаешь... что почуял что-то?

 –  Не совсем так, Сэм. Долгое время я просто сидел, пытаясь, как я уже сказал, забыть звуки и запахи тебя и... этого человека. Через какое-то время у меня появилась надежда, что я смогу услышать, если Рени позовет нас издалека.  –  Он печально покачал головой.  –  Но еще через какое-то время я сдался и просто... открыл себя. Это не мистика,  –  поспешно сказал он, взглянув через плечо на Жонглера.  –  Скорее способность по-настоящему слышать, ощущать, видеть  –  то, что люди из города делают очень редко, потому что любая вещь, в которой они нуждаются, приходит к ним, торопится к ним, как если бы ею выстрелили из ружья.  –  Его лицо стало серьезнее, как если бы он искал подходящие слова.  –  Через какое-то время я начал что-то чувствовать. Примерно так, как Мартина чувствует смысл вещей  –  мне потребовалось время, чтобы понять местные образцы  –  но я думаю, что в меня проникла тишина и... какое слово? Одиночество? И у меня появилась возможность слышать этот мир.  –  Он опять взял руку Сэм и встал.  –  Туда,  –  сказал он, указывая на очередную порцию жемчужного ничто, ничем не отличающуюся от других.  –  Быть может мое сознание обманывает меня, но я чувствую, что в этом направлении что-то есть.

 –  Что-то?  –  сдержанно сказал Жонглер, но Сэм явственно расслышала гнев, бурливший под спокойной поверхностью.

Внезапно инстинкт подсказал ей, как должен себя чувствовать человек, вроде него, привыкший не зависеть ни от кого, вынужденный опираться на того, кого он считает слегка цивилизованным дикарем.

Сколько же ему лет? спросила себя Сэм и едва не содрогнулась. Двести, больше? Когда он родился, ее предки были рабами, или нет?

 –  Да, я чувствую... что-то,  –  сказал !Ксаббу.  –  Другого слова нет. Я говорю так не потому, что хочу запутать тебя. Это какое-то уплотнение, или, возможно, более активное движение, или далекое изменение того, что обычно здесь, или... что-то. Как призрак следа на песке, когда все остальное сдул ветер. Может быть тень. Но это там. Я иду туда и, думаю, Сэм идет со мной.

 –  Чертовски верно.  –  Кроме того, а что еще? Сидеть вечно в этом тумане и ждать у моря погоды? Ни Орландо, ни Рени так не делали.

Жонглер внимательно поглядел на !Ксаббу. На этот раз не надо было никакого инстинкта, чтобы понять его мысли. Он пытался понять, врет ли ему !Ксаббу, сошел ли он с ума или просто ошибается. Сэм знала, что никогда не пожалеет таких противных мужиков как Жонглер, но, конечно, он должен был подозревать всех и все. Он смотрел на мир уродливым и несчастным взором.

 –  Хорошо, веди.  –  Жонглер, даже голый, производил впечатление короля, даровавшего милость крестьянину.  –  Все лучше, чем сидеть здесь.

В ТРЕТИЙ раз Рени с трудом нашла путь назад. Было очень странно использовать еле волочащего ноги полоумного Рикардо Клемента как магнит, и еще более странно испытать чувство удовольствия и освобождения, увидев его сидящую фигуру посреди ничто.

А что, если бы он ушел? спросила она саму себя. Даже если бы я опять нашла его, это произошло бы в другом месте, которое !Ксаббу и Сэм, возможно, уже проверили. Тогда они бы принялись искать меня там, где я уже была...

Все это предполагало, что оба ее друга живы  –  что эта чертова сеть не засосала их и не переодела в кого-то другого. Она не могла позволить себе вообще думать об этой альтернативе.

И не могла позволить себе бесконечно блуждать в тумане. Не то, чтобы одно место отличалось от другого  –  бесшовная однообразная серость тянулась во все стороны над невидимой землей-полом, плоской как бильярдный стол; везде царствовали молчание и пустота. Она могла бы оставаться на месте, могла идти, везде одно и то же.

Было бы преувеличением сказать, что Клемент обрадовался, увидев ее  –  он слегка приподнял голову  –  но безусловно он понял, что она вернулась: его глаза следила за ней, и, после того как она уселась в нескольких метрах от него, он слегка подвинулся, как бы указывая на место между ними  –  место, на котором в другом мире можно бы разжечь костер.

За костер Рени отдала бы свою руку. И еще ногу и, возможно, другие органы за !Ксаббу и Сэм, сидевших вокруг костра вместе с ней.

Я не должна думать о том, как мало нас осталось  –  не надо испытывать судьбу. Лучше смотреть на то, что осталось. Я. И... этот...

Рикардо Клемент смотрел на нее так тихо и спокойно, что казался картиной в музее. И у нее даже в мыслях не было, что картина может заговорить.

 –  Кто... ты?  –  спросил Клемент.

Рени вздрогнула от неожиданности; ей понадобилось несколько мгновений, чтобы ответить.  –  Кто я?  –  Говорить было трудно: она охрипла, непрерывно зовя товарищей.  –  Что ты имеешь в виду? Я женщина. Африканская женщина. Я та, кому ты и твои богатые друзья... сделали больно.  –  У нее не было слов, чтобы объяснить свои чувства к Стивену, и беспомощность последних часов сделали их еще хуже, чем обычно.

Клемент продолжал глядеть. В его глазах что-то шевельнулось, но очень-очень глубоко.  –  Это... длинное имя,  –  наконец сказал он.  –  Кажется... очень длинное.

 –  Имя?  –  Боже праведный, подумала она, эта Церемония по-настоящему выжгла ему мозги. Или нет?  –  Это не мое имя, это то, кто я...  –  Она остановилась и глубоко вздохнула.  –  Мое имя...?  –  Она не очень-то хотела говорить его, хотя давным давно отказалась от анонимности. Что-то с ним происходило, что-то неприятное, неправильное, не подходящее для детской невинности поврежденного мозга. Не означает ли это внезапное оживление, что старый Рикардо Клемент возвращается на поверхность, или, быть может, новая версия старого негодяя учится пользоваться своими возможностями?

 –  Меня зовут Рени,  –  наконец сказала она.

Клемент не ответил, но по-прежнему не отрывал от нее глаз, как если бы формировал визуальное изображение, подходящее к новообретенному имени.

Рени вздохнула. Этот полоумный  –  самая маленькая из всех ее проблем. Она в пустоте уже полдня  –  и ничего не изменилось. Она кричала до тех пор, пока не охрипла, сделала дюжину маленьких кругов, ничего. Здесь не было ничего, что можно было бы назвать землей, никаких ориентиров, ни направленного света, ни звуков, кроме тех, которых она производила сам. Но если я останусь здесь, здесьи умру. Или сердце Стивена наконец не выдержит и он умрет на больничной кровати, и тогда все, что я делаю, окажется бесполезным. Даже через этот бесконечный полупрозрачный туман она видела дорогое лицо Стивена, дорогое и ужасное  –  невидящие глаза, пепельная кожа, отвисшая челюсть с аппаратом для искусственного дыхания. Высохший, свернувшийся калачиком. Как рыба, вытащенная из воды и брошенная в грязь. О Боже, дай мне увидеть его другим!