Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Мария Татар

природе» (как видим, Гамильтон сильно сгущает краски). Ведь Пандоре, «как и всему слабому полу», было свойственно «неуемное любопытство». «Ей непременно требовалось знать, что в ларце», – добавляет Гамильтон, пытаясь донести до нас свое личное чувство досады, которое вызывает в ней эта мифическая героиня{232}.

Первым, кто решил превратить Пандору в девочку, был Натаниэль Готорн. Всего в нескольких милях от того места, где Герман Мелвилл вынашивал «гигантский замысел своего "Белого кита"», Готорн вскоре после рождения дочери задумал переписать древнегреческие мифы. Его «Книга чудес для девочек и мальчиков», опубликованная в 1851 г., пересказывает мифы о Персее и Медузе Горгоне, царе Мидасе и его даре обращать все в золото, Пандоре, Химере, Геракле и золотых яблоках Гесперид, Филемоне и Бавкиде. Надеясь очистить эти истории от их «классической холодности» и «старой языческой нечестивости», Готорн вознамерился добавить мораль везде, где это было бы «уместно»{233}.

Под заголовком «Детский рай» в книге представлен пересказ истории о Пандоре, причем Пандору и Эпиметея в нем Готорн превращает в детей-сирот, живущих вдвоем в скромной хижинке. Пандора замечает в доме красивый сундук и, не в силах забыть о его загадочной притягательности, говорит о нем целыми днями. Однажды ее любопытство разгорается настолько, что она решает все же открыть его. «Ах, проказница Пандора!» – журит ее рассказчик. Затем, когда она уже почти готова поднять крышку, он удваивает неодобрение: «Ах, глупая проказница Пандора!» Но и с Эпиметея Готорн не снимает часть вины: «…всякий раз, когда мы будем упрекать девочку за случившееся, мы не должны забывать и об Эпиметее», – потому что он не остановил Пандору и сам так же страстно хотел узнать, что скрывается в сундуке{234}.

У. Крейн. Иллюстрация к «Книге чудес для девочек и мальчиков» Натаниэля Готорна (1893)

В 1893 г. британский иллюстратор Уолтер Крейн сделал рисунки к «Книге чудес» Готорна для американского издательства Houghton Mifflin. Его Пандора и Эпиметей – стилизованные фигуры подростков, походящих больше на греков, чем на британцев или американцев. А к переизданию «Книги чудес» 1922 г. иллюстрации делал уже Артур Рэкем, известный своими работами к сказкам братьев Гримм и Ханса Кристиана Андерсена: он превратил Пандору и Эпиметея в голеньких детишек (даже не подростков), живущих, словно феи и эльфы, в роскошном земном раю. Адресатом этой нравоучительной истории о любопытстве теперь однозначно стал ребенок – причем это касалось как текста, так и иллюстраций.

XIX в., ставший свидетелем подъема печатной культуры и роста уровня грамотности, предоставил беспрецедентный доступ к знанию не только мужчинам, но и женщинам (и даже детям). И ничего удивительного, что как раз с этого времени любопытство принялись активно демонизировать, а Пандора превратилась в главный образчик такого нежелательного поведения. Став воплощением curiosity в его самой ужасной, разрушительной форме, Пандора развязала руки обществу: оно пыталось не только обуздывать неугомонную страсть женщин к исследованию сфер деятельности, к которым их традиционно не допускали, но и порицать маленьких детей обоих полов (но главным образом девочек) за проявление любопытства{235}.

Сперва стремление Пандоры к знанию превратили в сексуальное любопытство. Затем ее историю сделали предостережением для детей – чтобы те не смели нарушать запреты. В наши дни главный посыл этой истории – надежда умирает последней и необходимо проявлять стойкость перед лицом катастрофических событий. Библейская «родственница» Пандоры, Ева из Книги Бытия, так и не избавилась от ореола виновницы грехопадения и изгнания из Рая. На картине французского живописца Жана Кузена Старшего, в названии которой она сливается с Пандорой в единую сущность, Ева представлена лежащей в будуаре: одна ее рука покоится на черепе, а другая – на каком-то сосуде. «Ева – первая Пандора»: обратите внимание на поразительное сходство между первой женщиной, созданной Гефестом, и грешницей из иудеохристианского канона. Может, на полотне изображена именно Пандора?

А. Рэкем. Иллюстрации к «Книге чудес для девочек и мальчиков» (1922)

Искусительница Ева стала главным библейским источником соблазна (змей уже не движущая сила, он лишь пособник), и ее стремление к знанию было сексуализировано, превращено в нечто плотское, а не интеллектуальное{236}. Как пишет в своей выдающейся работе «Возвышение и падение Адама и Евы» (The Rise and Fall of Adam and Eve) современный американский литературовед и критик Стивен Гринблатт, Ева, мать всех людей, несет на своих плечах груз вины за нашу утрату невинности и за сопутствующее ей проклятие, из-за которого все земные существа теперь обречены умирать. Она грешница, воплотившая в себе дух запретных желаний. Вспомним, однако, что змей соблазняет Еву ничем иным, как знанием: «Откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло». Ева лишь откликнулась на призыв стать человеком мыслящим, наделенным мудростью и моральным сознанием, но тем не менее ее уподобляют змею, а в некоторых случаях она и есть истинный змей{237}.

Жан Кузен Старший. Ева – первая Пандора (ок. 1550)

Однако Пандора и Ева меркнут по сравнению с другим библейским созданием, которое напоминает нам о мощнейшем чувстве тревоги, связанном с проявлениями женской сексуальности. Мало кто может тягаться с Вавилонской блудницей – аллегорической фигурой, у которой на лбу – буквально – красуется надпись, возвещающая всему миру о ее бесчестии: «тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным». Олицетворяя крайнюю степень распутности, она предавалась блуду с «царями земными». Восседает блудница на звере багряном с семью головами и десятью рогами, а сама она «облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее»{238}.

Женская чувственность скрывается за множеством аллегорий чрезмерности, которые легли в основу главнейших мифов и сказаний многих культур. Стремление к знанию становится опасным, и то, что философы называют эпистемофилией (любовью к знаниям), быстро превращается в безудержное сексуальное желание. Причем и в мифах, и в литературе множество примеров распутных мужчин – однако их редко описывают как людей с дурной репутацией: они преподносятся как легендарные вольнодумцы, озорные негодяи, хитроумные мошенники, дерзкие пройдохи и обаятельные плуты. Их редко объявляют коварными соблазнителями и обманщиками – эти характеристики припасены для мифологических и библейских женщин, таких как Пандора и Ева.

Тот факт, что любопытство проистекает из заботы и неравнодушия, редко играет сколько-нибудь значимую роль в моральных оценках наших фундаментальных культурных историй о женщинах. Сказка о Синей Бороде и его жене в этом смысле исключение: ведь в ней любопытство очерчивается как спасительная стратегия. Как бы ни осуждалось и ни порицалось желание героини докопаться до истины, оно спасает ее шкуру. Однако заголовок версии этой сказки 1808 г. – «Синяя Борода, или Роковые последствия любопытства и непослушания» – напоминает нам о том, как легко было неверно истолковать этот сюжет и превратить сказку о ценности знания в притчу об опасностях, которые навлекает на себя излишне пытливый ум.

Шарль Перро был первым, кто записал сказку о Синей Бороде: она вошла в его сборник «Рассказы, или Сказки былых времен» (с подзаголовком «Сказки матушки Гусыни»), опубликованный в 1697 г. под именем его сына-подростка, Пьера д'Арманкура. Перро неслучайно отрицает собственное авторство целых два раза: во-первых, утверждая, что источником сказок были «старухи из народа», а во-вторых, приписывая сборник мальчику, который, вероятно, был первым его слушателем. Вне всякого сомнения, он опасался, что эти пустячные истории подорвут его литературную репутацию. В конце концов, он ведь был уважаемым членом Французской академии и секретарем Жан-Батиста Кольбера, министра финансов при Людовике XIV – французском монархе, известном внушительным числом любовниц и незаконнорожденных детей. Одна из этих любовниц умерла при родах в возрасте 19 лет, и вполне можно углядеть в Синей Бороде с его сказочным богатством, золотыми каретами и вереницей жен не совсем случайное сходство с «королем-солнцем». Сказки этого сборника стали наиболее значимым наследием Перро: именно благодаря его труду сюжеты из французской народной традиции попали в придворные круги, где успели послужить источником развлечения для искушенной, образованной публики… до того, как перейти в сферу детской литературы.

«Синяя Борода» Перро начинается с описания притягательности богатства, роскоши и красоты: «Жил-был однажды человек, у которого водилось множество всякого добра: были у него прекрасные дома в городе и за городом, золотая и серебряная посуда, шитые кресла и позолоченные кареты…» Но сам этот человек оказывается мужчиной «безобразного и грозного