Печать богини Нюйвы - Екатерина Рысь

Именно поэтому она уже знала, что он сделает, знала раньше, чем встретилась глазами с его взглядом, одновременно тяжелым и странно растерянным. Знала прежде, чем он наклонился, скользнув длинными прядями распущенных волос по ее обнаженным рукам. Знала и даже ждала этого движения, этого осторожного, очень бережного касания губами губ. Мятежник и повстанец словно спрашивал разрешения, и, похоже, едва ли не впервые в жизни. Люся и это поняла, каким-то запредельным чутьем почуяла, как настоящая многохвостая лиса, которой ведомы все вещи под Небом.

И это было так естественно, так понятно и просто, что девушке и в голову не пришло противиться. Как можно отталкивать часть самого себя? Все равно что левой руке отвергать правую! Она бы подумала об этом, если бы оставалась в состоянии думать. Но мысли разом улетучились, остались только эмоции, а поцелуй все длился и длился, и прекращать Люсе не хотелось совсем. Она не заметила, как приподнялась и села, не осознала, что уже не просто разрешает, а сама чуть ли не берет без спроса, и если бы им обоим не нужно было еще и дышать…

Способность соображать вернулась разом к обоим, но первым одумался Лю. В голове девушки еще не успела родиться и окрепнуть паническая мысль: «Боже мой, я целуюсь с человеком, который умер до Рождества Христова!» – а доисторический мятежник уже отпустил «лисицу», но совсем отстраняться не стал. Так они и сидели друг против друга, не отводя глаз, и вид у командира Лю был такой потерянный, словно его оглушили. Себя-то Люся видеть не могла, но чуяла – у нее взгляд такой же шальной и изумленный.

– И… что это было?

Она спросила первой, потому что поняла: сейчас он придет в себя окончательно, отскочит на пару шагов и заведет старую песню насчет «недостойного крестьянина» и «смиренного ожидания казни». И на этот раз – всерьез.

Вопрос подоспел вовремя. Лю Дзы словно очнулся, тряхнул головой, глянул на свои руки так, будто впервые их увидел, и растерянно пожал плечами:

– Не знаю. Наверное, порыв или…

Люся нетерпеливо фыркнула. Оправдания насчет поцелуев ее интересовали в последнюю очередь. То есть поцелуя. Одного. Пока одного. Потому что будут и другие, не могут не быть.

– Я не о том! – отмахнулась она. – Я о другом. Почему это было… так?

Она даже разозлилась от невозможности объяснить словами то, что имела в виду. Описать ту непонятную общность и естественность, которые никуда не делись. И доверие. «Почему я тебе доверяю?» – вот что она хотела спросить, но Лю понял без слов и ответил именно на этот незаданный вопрос:

– И этого тоже пока не знаю. Ничего, если я не стану извиняться?

Честность его была воистину подкупающей. Наглость, впрочем, тоже.

– Тогда и я не стану. – Люся весело прищурилась. Все правильно. Извиняться – значит, показывать, что ты сожалеешь. А сожалеть им обоим было не о чем.

– Мы остались живы, – покачал головой Лю, приводя в порядок одежду. – Вот что удивительно! Небеса опять отвели от меня смерть… второй раз за три дня! Если это лисьи чары, то они просто замечательные. Мне нравится.

– Никаких чар. – Девушка тоже решила, что пора бы одеться. Его она совсем не стеснялась и не опасалась, но разгуливать в одном только нижнем белье было неуютно. Да и холодно. – Никаких чудес. Мы остались живы, потому что ты нас спас.

– Ну уж нет! – Мятежник стремительно обернулся и глянул так, словно они опять целуются. – Мы нас спасли. Мы вместе. Мне не стыдно разделить победу с женщиной, и вот это у меня точно в первый раз.

Люся просто кивнула. Такое признание стоило всех поцелуев мира, и уж это-то она прекрасно поняла.

«Я сидела на маленькой резной скамеечке в центре огромного походного шатра, слушала, как шелестят на ветру флаги, и вспоминала, что нам говорили на уроках Закона Божьего касательно участи душ людей, умерших до рождения Христа. Ад, их всех ожидал ад».

(Из дневника Тьян Ню)

Глава 9

Честность – лучшая политика

«Если бы люди всегда говорили, что они думают на самом деле, – о себе ли, о других ли, наш мир был бы совсем иным. В чем-то гораздо хуже, но во многом – определенно лучше. И уж точно опасных иллюзий у его обитателей заметно поубавилось бы».

(Из дневника Тьян Ню)

Тайвань, Тайбэй, 2012 г.

Ин Юнчен

К себе домой Ин Юнчен вернулся лишь ближе к ночи, когда на небе, темном и высоком, уже начали одна за другой вспыхивать крошечные иглы звезд. На душе у него было неладно. Вроде бы ни в чем не обманул он уважаемых родителей своих, а вот, гляди же, как неудачно все обернулось! И что теперь делать?

Этот вопрос совсем не давал ему покоя, и он метался по апартаментам в состоянии, которое подозрительно напоминало панику. Познакомить отца и матушку с Сян Джи парень, пожалуй, был даже не прочь, но толку из этого – по крайней мере сейчас – выйти не могло. Никакие силы не заставят их принять в семью дочь председателя Сяна. Да и сама девушка…

Ин Юнчен усмехнулся, представив, как взвилась бы она на дыбы, предложи он сыграть роль его нареченной, – и почти сразу раздраженно чертыхнулся.

Не стоило, ох не стоило ему воображать лишнего. Теперь в мыслях своих, вместо того чтобы беспокоиться о куда более важных проблемах, он вновь видел Сян Джи, ее губы и руки, ее тело, чьих округлых изгибов совсем не скрывала мокрая одежда там, на дороге.

Парень решительно потряс головой и пошел в душ.

Зажмурившись, он долго стоял под струями ледяной воды, а потом, и не подумав обтереться, выключил свет, подошел к большому, во всю стену, панорамному окну и долго смотрел, как в ночном сумраке переливается, сверкает, словно раскрытый ларец с драгоценностями, Тайбэй.

Спать совсем не хотелось, но Ин Юнчен все же лег на прохладные простыни. С прикроватной тумбочки синим глазом подмигивал электронный будильник, с едва слышным, почти неразличимым гулом работал кондиционер, и вскоре парень сам не заметил, как задремал, упал в сновидение, словно в глубокий темный колодец.

…Сил не было – ни бежать, ни сражаться. Кровь заливала лоб и глаза, и сквозь красную пелену мир казался зверем, дрожащим от ярости, рвущим глотку в бешеном реве. Гудело, бормотало, шептало вокруг. Может, это ветер целовал своими прозрачными губами ветви деревьев, пересмеивался шутя с речными духами? Или это кружились вокруг него, понукая лошадей, враги?

Он двинул было рукой, чтобы убрать с лица пряди длинных, выбившихся из узла волос, и вздрогнул при виде своих – своих ли? – пальцев. Покрытые мозолями и порезами – никогда его ладони не были такими. Или были? Не успев появиться, удивление и недоумение ускользнули, растаяли, и он приглушенно застонал от боли. Казалось, что острые белые ножи, вспыхивая, пронзают все тело. Плечо, и спина, и, кажется, живот – синяки и раны были везде.

Оружие. Ему нужен был меч. Если он найдет меч, то крови станет больше, и она уж будет принадлежать не ему!

Красные капли одна за другой стекали по его щекам, по шее, по волосам, укрывшим плечи темной волной.

Меч. Где же меч?..

Ин Юнчен, оскалившись, потянулся вперед – и проснулся, уже понимая, что совсем запутался. Щурясь, он огляделся.

Все было как и прежде – спальня, большая и просторная, со светлыми стенами и кроватью на возвышении из черного дерева, Тайбэй, сияющий за окном разноцветными огнями. В недоумении он поднес к глазам руку. Гладкая ладонь, короткие, аккуратно подстриженные ногти, вьющаяся по предплечью татуировка. Никаких мечей. Никаких ран.

– Что, черт возьми, это было? – спросил Ин Юнчен, и собственный голос в сумеречной тишине комнаты показался ему чужим и незнакомым.

Саша

На следующий день дочь председателя Сяна решила к завтраку не спускаться, а попросила горничную принести поднос с едой наверх, в студию. С родителями, которые вчера конечно же обнаружили ее побег, отношения совсем разладились. Вечером, когда она вернулась домой после встречи с профессорским племянником, отец и матушка даже не соизволили снизойти до разговора с дочерью. Перед глазами девушки так и стояли их лица: такие одинаково строгие в своем единодушном неодобрении, такие непреклонные! В ответ на тихое приветствие они не оглянулись, ничем не выдали того, что слышат и видят ее. Отец продолжил читать газету и неторопливо пить свой кофе, матушка же, поправив очки, которые позволяла себе носить лишь дома, с безразличием перевернула страницу любимого журнала – жена председателя Сяна увлекалась выращиванием бонсаев.

Это было наказание за непослушание – это Саша поняла хорошо. Наказание – и последнее предупреждение.

Родителей своих девушка знала: исправить ситуацию теперь могло лишь беспрекословное подчинение. Сдайся или умри. Стой на своем до конца, до последнего хрипа и капли крови. Вот по какому принципу жил ее отец, а матушка, как хорошая жена, всегда и во всем поддерживала своего мужа. Александра думала, что, если б не этот бескомпромиссный, тяжелый, воинственный характер, отец не сумел бы добиться нынешнего – весьма высокого – положения. В прошлом бабушка, глядя на него, своего младшего сына, вздыхала всегда тихонько: мол, вот она, дикая кровь, никуда не девается, кипит.