Черное солнце - Ирина Арбенина

Знаете, внешность женщины после сорока целиком зависит от степени ее обеспеченности. Тут у вас, в России, все тяготы жизни отпечатываются на лицах… И выражение его, и страдальческие глаза у женщины бывают такими, когда молодость проходит, будто она тащит невидимый миру тяжелый мешок или у нее все время что-то болит.

Не то что у нас, в Европе! До конца жизни порхаем с ясными моложавыми личиками…"

Такими вот тайными сладкими грезами Марион утешала себя на склоне лет.

Дело в том, что у Маши Крамаровой было не самое счастливое детство, а честно говоря, попросту несчастное.

И это постоянное ощущение собственной несчастности, как будто в глазах все время стоят слезы, и достаточно любого пустяка, чтобы они пролились, оставалось у нее потом довольно долго уже и в сознательной жизни.

Маша выросла в интернате.

И часто, уже будучи взрослой, будто и не было никакой дистанции в десятки лет, она ясно, до мелочей вспоминала себя в детстве, вспоминала день, когда ее ребенком привезли в интернат.

И тот ужас, когда у нее забрали домашнюю одежду и выдали такой же, как у всех, зеленый лыжный костюм.

Потом ужас постепенно проходил, ребенок привыкал, веселел, а повзрослев, начинал даже ценить какие-то положительные стороны интернатской цивилизации.

Скажем, привычку к чистоте. «Уборка — это когда вычищаются все углы и уголочки до единого!» — говорила Машина воспитательница. И золотое это правило осталось с Машей на всю жизнь.

За это она благодарна, конечно, интернату, а не семье. Не говоря уже о том, что дома, например, у нее не было отдельной постели — все дети спали вместе.

К тому же Маше повезло: интернат, в который она попала, был особым местом. Сюда даже присылали иногда детей из других подобных заведений, как бы на «лечение», потому что с ними чего только не делали в других похожих учреждениях и ничего поделать не могли. И эти дети удивлялись: интернат — и никому не делают темную, не бьют, и по ночам парни не забираются в девичьи спальни! Этих детей присылали не на перевоспитание, потому что их уж и воспитывали и перевоспитывали, а именно на «лечение»: интернат и поселок, в котором он находился, считались местом особым, светлым. Светлым в смысле приветливости и доброжелательности и отсутствия обычной человеческой агрессивности. Здесь почему-то, в отличие от других мест, не происходило никаких криминальных ужасов, может, потому, что здесь все люди издавна друг друга знали, все здоровались, а вокруг было очень красиво.

Что было бы с ней, попади она в другое место, где ей бы довелось испытать, что такое темная, Маша и до сих пор представить не может, потому даже в таком прекрасном и светлом интернате ей в детстве все равно было плохо.

И эта была причина, отчего Маша, ставшая в итоге Марион, так гордилась достигнутым в жизни. И отчего ей так сладко было одерживать верх в соревновании под названием «бег по социальной лестнице»: кто выше, кто богаче, кто удачливее ?" В соревновании, в частности, со своим бывшим неверным возлюбленным.

Марион была уверена, что верх одерживает она.

И вот конец этим тайным сладким грезам о реванше, которыми Марион тешила себя на склоне лет.

Ничего похожего! Реванш, похоже, не состоялся.

Марион рассматривала своего бывшего возлюбленного на газетном снимке.

И видела сытость на его лице, удовлетворенность от довольства, удачливости, полного преуспевания и счастья!

Маша бы, конечно, узнала его в любом возрасте, превратись он хоть в дряхлого согбенного старца. Но он вовсе не изменился! Так же статен, широкоплеч и уверен в себе. Только седой.

Ну, это дело поправимое…

Маша взяла ручку и, задумчиво мурлыча себе под нос «А ты такой холодный, как айсберг в океане…», любимую песню своей молодости, заштриховала его седые усы.

— Ну вот! — Она полюбовалась на свою работу.

Один к одному — Игорь Тегишев. Ее любовь, ее печаль, самое большое счастье и несчастье ее жизни.

Доволен собой и горд своей красивой дочкой! А раз дочь такая красивая, значит, и мать хороша собой.

Маша неожиданно скрипнула зубами, и в глазах ее промелькнул хищный желтоватый огонек.

Она вспомнила тот день, когда он уехал из Октябрьского-27. Уехал, чтобы уже не вернуться.

И последней дуре было понятно, что уехал он навсегда. Есть города, в которые не возвращаются! Ни при каких обстоятельствах!..

Но Маша все-таки надеялась. Надеялась: а вдруг он в последний момент соскочит с поезда? Ведь не может же быть, чтобы сердце у него не разрывалось в тот день от горя, также, как и у нее самой? Или он все-таки доедет до Москвы, но тут же возьмет обратный билет?

Или, протосковав в этой Москве неделю-другую, все-таки вернется ?..

И вот сейчас — через какие-то пять минут, ну десять, в крайнем случае, — и у дверей ее квартиры раздастся звонок. И это будет он, ее Игорь.

Но в дверь все не звонили.

Прошел и день, и два, и неделя, и другая.

А Маша от природы была здоровой, полнокровной, молодой и активной женщиной, чтоб слишком долго грустить и чего-то — неизвестно чего! — ждать без толку.

Надо было принять все, как есть, а не обманывать себя. Но трудно было смириться с тем, что самая большая удача ее жизни обернулась самым большим ее поражением. И надо было это принять!

А как волшебно, как замечательно все начиналось…

Знакомые сказали, что «новенький», недавно появившийся в городке молодой интересный военный будто бы «толстых не любит». Но любит, чтобы у женщины «были формы»!

То есть чтобы, как он якобы выразился, и изящной была, но при этом, чтоб и грудь, и бедра присутствовали — и не на словах, а на деле…

У продавца магазина-распределителя Маши Крамаровой все это было именно не на словах, а на деле.

Когда она, будучи в отпуске, проходила, покачиваясь на каблуках, по набережной в Сочи, народ неизбежно оглядывался. Ибо все, что надо, при этом тоже покачивалось вместе с Машей и призывно двигалось.

Жаль, что Машина взрослая жизнь начиналась не в Сочи, а в городе с климатом, где десять месяцев в году приходится ходить закутанной, как капуста. Южный же отпуск — лишь краткий эпизод.

То есть товар лицом Маша могла продемонстрировать только в тесном кругу и только в теплом обогреваемом помещении.

Специфика работы в магазине, который посещало все население городка Октябрьский-27, разумеется, расширяла возможности. Недаром Маша такую и выбрала. Кроме всего прочего, ее должность давала возможность прилично одеваться: магазин-распределитель и в советские времена знал, что такое импортные товары — зонтики, куртки, кримплен. Все это имелось в изобилии.

Но не было в городке такого мужчины, который был бы нужен Маше.

А ведь Маше многого и не надо было. Ей надо было одного. Но такого, чтобы получить от него все!

Встретить этакого «единственного», который может дать все, — это вообще достойная женщины задача. Выполнишь ее — и можешь спокойно собой гордиться всю оставшуюся жизнь.

Иногда Маша в своих ожиданиях порой и до смешного доходила. Вот, скажем, выходит она как-то утром из дома, идет на работу. Идет бодро, в тишине и одиночестве, только снежок под ногами поскрипывает. И вдруг за спиной — горячее дыхание…

У нее сердце замерло…

Оглядывается, с приготовленной кокетливой улыбкой чуть ли не садится в сугроб. Олень!

Видно, отвязался и ушел погулять. Зимой олень в тех краях — дело обычное: транспортное средство.

Чего-чего, а этого добра в городке навалом — у каждого подъезда зимой припаркованы.

Дышит, смотрит. Только что не разговаривает.

Вот тебе, Маша, и кавалер — дождалась своего счастья!

Женихов нет, зато оленей навалом.

И вот однажды случилось в Машиной жизни то, чего она так ждала: вдруг появился он. Кажется, ей наконец повезло!

Увы, счастье с Игорем Тегишевым было недолгим.

Оставшись одна, Маша всерьез решила заняться своей судьбой. Благо, что перемены, происходящие вокруг, открывали для этого массу возможностей, причем нестандартных!

Так, например, все «малые народности» с приходом перестройки стали решительно выдвигать идею собственной самобытности и активно общаться со своими братьями по крови. Особенно если эти братья и сестры жили на территории развитых капиталистических стран.