Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

В докладе посла Хэрли нет сведений о том, что именно он сказал Сталину и с чем тот согласился. Но следует иметь в виду, что русские и мы одни и те же слова понимаем по-разному. Сталин, конечно, готов подтвердить принцип унификации вооруженных сил Китая, поскольку знает, что подобная унификация практически возможна только на условиях, приемлемых для Коммунистической партии Китая...

Я утверждаю, что в будущем советская политика в Китае останется такой же, какой она была в недавнем прошлом - максимум контроля, при минимуме ответственности, над теми частями Азии, которые примыкают к советской границе. Для меня совершенно ясно, что цели Москвы в этом регионе состоят в следующем: 1. Возобновление (по сути, если не буквально) контроля над территориями и дипломатического контроля над всеми районами Азии, которыми Россия владела при царе. 2. Доминирование в районах Китая, прилегающих к советской границе. 3. Контроль над теми территориями Китая, которые сейчас заняты японцами, с целью недопущения в этот район других иностранных держав, включая Америку и Англию...

Было бы трагично, если бы наше естественное стремление к помощи Советского Союза в этом регионе вместе с употреблением Сталиным выражений, которые можно трактовать как угодно, приведут нас к ненужным надеждам на советскую поддержку или даже на одобрение с их стороны наших долгосрочных целей в Китае".

В целом посол Гарриман положительно воспринял эту мою интерпретацию. Что касается мистера Дэвиса, то этот человек считался у нас знатоком китайской политической ситуации, и я сам многому у него научился. Он был предан интересам нашего правительства и никогда не имел никаких симпатий к коммунистам. И такой человек вскоре после описываемых событий годами подвергался унизительным допросам в различных комитетах конгресса по расследованию и советах по проверке лояльности во многом из-за обвинений, инспирированных тем же генералом Хэрли. Вот до какого состояния, похожего на дурной сон, могли дойти официальный Вашингтон и во многом также наше общественное мнение в то время, когда злость, страх и другие эмоции взяли верх над разумом.

Я не помню, чтобы испытывал восторг по поводу окончания войны в Европе. Как все, я радовался прекращению кровопролития и разрушений на полях битв. Но я абсолютно не верил в возможность трехстороннего сотрудничества в управлении послевоенной Германией. И все же мы, американцы, строили планы на будущее. У нас не было никаких реалистичных программ, и мы не смогли заключить адекватного соглашения с англичанами о создании западных оккупационных зон, а такое соглашение позволило бы нам, как мне казалось, эффективно противостоять политическому давлению, которое, как я ожидал, будут оказывать на нас немецкие коммунисты при советской поддержке. В то же время появилось множество слухов о жестокостях, творимых частью советских военнослужащих (правда, не из тех, кто сражался на передовой) на освобожденных немецких территориях. Я размышлял о том, к такой ли победе мы стремились и не теряет ли она свою реальность, будучи оплачена такой ценой.

Весть о победе достигла Москвы рано утром 8 мая, и в городе началось праздничное ликование, нарушившее его обычную будничную жизнь. На здании, где находились наша канцелярия и квартиры сотрудников, конечно, всегда был вывешен американский флаг, а на соседнем здании гостиницы "Националь" тогда вывешивали флаги тех союзников, чьи миссии не имели в Москве собственного помещения и ютились в гостиничных номерах.

Около 10 часов утра на улице появилась колонна людей, преимущественно студенческой молодежи, которые маршировали со знаменами и пели песни. Заметив флаги союзных держав на здании "Националя", а также американский флаг на нашем здании, они стали выкрикивать восторженные приветствия и выражать свои дружеские чувства по отношению к нам. На просторную площадь перед нашим зданием все прибывали люди, и к демонстрантам вскоре присоединились тысячи новых участников шествия. Мы были тронуты этими проявлениями дружеских чувств. Наши сотрудники вышли на балконы и махали руками москвичам в знак дружеского приветствия.

В качестве жеста взаимности по отношению к людям, выражавшим нам свои симпатии, я послал одного из наших людей в гостиницу "Националь" за советским флагом, который был затем вывешен рядом с американским. Это вызвало в толпе новый взрыв восторга и энтузиазма. Однако, как временный поверенный в делах США в СССР (посла тогда в Москве не было), я счел нужным сказать хотя бы пару одобрительных слов, обращаясь к москвичам. Я прокричал им по-русски: "Поздравляю с Днем Победы. Слава советским союзникам!" Это все, что я счел подходящим для приветствия. После этого, в порыве радостного возбуждения, участники манифестации подняли на руках советского солдата так, чтобы он смог до нас дотянуться (мы стояли в это время на цоколе одной из больших колонн, украшавших наше здание). Солдат встал рядом с моим соседом, американским сержантом, обнял его (к изумлению последнего) и стащил вниз. Толпа москвичей тут же начала качать сержанта, и вскоре он исчез из нашего поля зрения (мне рассказывали, будто он вернулся только на следующий день).

Мне самому удалось избежать чего-то подобного и благополучно вернуться в наше здание. Конечно, советские власти не были довольны такой демонстрацией дружеских чувств москвичей по отношению к представительству страны, которая в Советском Союзе считалась буржуазной. Не трудно вообразить, какое неприятное впечатление все это должно было произвести на партийные власти. Специально, чтобы отвлечь внимание людей от общения с нами, на другой стороне площади вскоре соорудили помост, на котором начал выступать духовой оркестр, однако это не принесло ожидаемых результатов. Люди продолжали нас приветствовать. Бог свидетель, мы не делали практически ничего для привлечения внимания демонстрантов. Нам не хотелось быть причиной каких-то затруднений в день всеобщего торжества. Но мы были еще более бессильны, нежели власти, помешать происходящему.

В тот же день произошел инцидент, имевший продолжение четыре года спустя, его можно считать образцом действия сталинской пропаганды. Мы с женой были тогда приглашены на прием в честь леди Черчилль, прибывшей тогда в Москву с визитом. Незадолго перед нашим уходом мне позвонил английский журналист Ральф Паркер, бывший корреспондент "Нью-Йорк таймс" в Праге, и спросил, можно ли им с его советской женой, коммунисткой, прийти к нам, чтобы посмотреть на демонстрацию с балкона. Паркера я давно знал, В 1939 году я помог ему покинуть Прагу, когда туда вошли нацисты, с которыми у него могли быть неприятности, поскольку он принадлежал к числу крайне левых. В Москве у нас были приятные, хотя и не близкие, взаимоотношения. За время военного союза с СССР мы стали относиться к коммунистам не хуже; чем к другим антифашистам. Я ответил, что они с женой могут прийти и побыть у нас на балконе в наше отсутствие.