Человек из Санкт-Петербурга - Кен Фоллетт

Они расположились в креслах, и художник открыл свой альбом.

Потом раз за разом они пытались изобразить лицо, которое сама Лидия нарисовала бы с закрытыми глазами за пять минут. Поначалу она пыталась сбить рисовальщика с толка, говоря «Мне кажется, тут не совсем правильно», когда ему удавалось уловить что-то точно, и «Именно так», если он искажал одну из черт, однако Уолден и Томсон успели даже мимолетно разглядеть Максима достаточно хорошо, чтобы каждый раз поправлять ее. В конце концов, испугавшись, что ее в чем-то заподозрят, Лидия начала им действительно помогать, хотя каждую минуту сознавала, что из-за нее Максим может снова лишиться свободы. В итоге у них получился очень похожий на оригинал портрет человека, которого она любила.

Когда они закончили, нервы у Лидии так разыгрались, что она приняла лауданум[21] и легла спать. Ей снилось, что она отправляется в Петербург на встречу с Максимом. По изломанной логике, свойственной сновидениям, она ехала, чтобы сесть на корабль, в одной карете с двумя герцогинями, которые в реальной жизни мгновенно изгнали бы ее из «приличного общества», знай они хотя бы часть правды о прошлом Лидии. Однако по нелепой ошибке они направились в Борнмут вместо Саутгемптона. Там они остановились отдохнуть, хотя было уже пять часов, а лайнер отходил от пристани в семь. Герцогини признались Лидии, что по ночам спали вместе, лаская друг друга самым извращенным образом. Ее это почему-то не удивило, хотя обе дамы находились в более чем почтенном возрасте. Лидия все повторяла: «Надо отправляться в путь, и немедленно», – но старушки не обращали на нее внимания. Прибыл слуга с запиской для Лидии, подписанной «Твой любовник-анархист». Лидия сказала посыльному: «Передайте моему любовнику-анархисту, что я постараюсь сесть на корабль, отплывающий в семь часов». Вот – шила-то в мешке не утаишь. Герцогини обменялись многозначительными взглядами и перемигнулись. Без двадцати семь, все еще в Борнмуте, Лидия вдруг поняла, что до сих пор не уложила багаж. Она заметалась, бросая вещи в чемодан, но ничего не могла найти, а минуты утекали, пока чемодан никак не хотел заполняться. В страхе Лидия бросила его, забралась на козлы кареты и повела ее сама, но заблудилась на набережной Борнмута, не в состоянии найти выезд из города, и проснулась, так и не приблизившись к Саутгемптону ни на милю.

Потом она долго лежала в постели с колотящимся сердцем, глядя в потолок спальни и думая, как хорошо, что это лишь сон! Слава Богу! Слава Богу!

Максим лег спать в депрессии, а проснулся злой.

И злился он на себя. Убийство Орлова не представлялось сверхчеловеческим подвигом. Его теперь охраняли, но ведь не могли запереть в стальной подземный сейф, как деньги в банке, тем более что и в банковские хранилища можно проникнуть. Максим умен и исполнен решимости. Немного терпения и настойчивости помогут ему преодолеть все препятствия, возведенные на его пути.

За ним шла охота. Что ж, пусть. Им его не поймать. Он будет перемещаться задворками, избегать общения с соседями и постоянно наблюдать, не мелькнет ли поблизости синий мундир полисмена. С тех пор как он перешел к насильственным методам борьбы, на него уже не раз устраивали облавы, но он так и не попался.

Он встал с постели, умылся из колонки во дворе, помня, что не должен больше бриться, надел бушлат, кепку и очки, позавтракал у ближайшего чайного киоска и на велосипеде, минуя оживленные улицы, поехал к Сент-Джеймс-парку.

Первым в глаза ему бросился констебль, маячивший перед воротами дома Уолдена.

Значит, теперь нельзя воспользоваться обычным наблюдательным пунктом напротив особняка. Пришлось уйти в глубь парка и вести слежку за домом издалека. Но даже здесь Максим не смел подолгу оставаться на одном месте: полицейского наверняка проинструктировали, и он мог оказаться достаточно востроглазым, чтобы заметить подозрительного типа в парке.

Примерно в полдень из ворот выехал автомобиль. Максим бросился к велосипеду.

Поскольку он не видел, как машина заезжала во двор, легко было предположить, что она принадлежит Уолдену. Прежде члены семьи всегда пользовались каретой, но это не значило, что они не располагали и автомобилем. Максим находился слишком далеко, чтобы разобрать, кто сидит внутри. Оставалось надеяться, что сам граф.

Машина направилась в сторону Трафальгарской площади. Максим срезал угол по лужайке парка, чтобы перехватить ее.

Он вырулил на дорогу, и автомобиль оказался всего лишь в нескольких ярдах впереди. Пока он огибал Трафальгарскую площадь, держать дистанцию было легко, но, когда шофер свернул на север по Чаринг-Кросс-роуд, расстояние увеличилось.

Максим приналег на педали, но не слишком усердствовал. Во-первых, его не должны заметить, а во-вторых, необходимо экономить силы. Но осторожность едва не подвела его, потому что, выехав на перекресток с Оксфорд-стрит, он уже не увидел впереди машины и мысленно обозвал себя ослом. Куда направился автомобиль? Выбирать можно было любой из четырех вариантов: налево, прямо, по диагонали направо или же резко направо.

Положившись на удачу, Максим поехал прямо.

И в скоплении транспорта у северного окончания Тотнэм-Корт-роуд облегченно вздохнул, вновь увидев автомобиль. Стоило машине взять восточнее, как Максим уже почти поравнялся с ней. Он даже рискнул приблизиться настолько, чтобы заглянуть внутрь. Впереди сидел водитель в форменном кепи. На заднем сиденье расположился некто седовласый и бородатый. Уолден!

«Я убью и его тоже! – подумал Максим. – Непременно убью!»

В еще одном заторе, возникшем перед вокзалом Юстон, он обогнал машину и уехал чуть вперед, немного опасаясь, что Уолден увидит его, когда автомобиль снова догонит велосипедиста. И так и держался впереди на всем протяжении Юстон-роуд, изредка бросая через плечо взгляд и убеждаясь, что машина следует тем же маршрутом. На перекрестке с Кингз-Кросс он остановился, чтобы отдышаться, и позволил автомобилю проехать мимо. Машина свернула на север. В тот момент, когда она поравнялась с ним, Максим отвернулся, а потом последовал дальше.

Транспортный поток был достаточно плотным, чтобы не отставать, хотя усталость начинала сказываться. Максиму оставалось надеяться, что Уолден действительно едет на встречу с Орловым, и в таком случае преследовать его теперь придется недолго – особняк на севере Лондона, неприметно стоящий в одном из переулков, был бы идеальным местом, чтобы укрыться от посторонних глаз. Возбуждение возрастало. Кто знает, быть может, сегодня снова представится шанс расправиться с обоими?

Еще примерно через полмили транспорт стал заметно редеть. Лимузин Уолдена был большим и мощным. Максиму приходилось крутить педали все быстрее и быстрее, покрываясь обильным потом. «Далеко ли еще?» – гадал он.

К счастью, движение на Холлоуэй-роуд снова замедлилось, что позволило Максиму немного отдохнуть, но на Севен-Систерз-роуд автомобиль смог разогнаться. Максим ехал уже на пределе сил. В любой момент машина могла свернуть с главной дороги; возможно, до цели оставалось дотерпеть еще чуть-чуть. «Все, что мне сейчас нужно, – это немного удачи!» – подумал он и приготовился израсходовать последние запасы энергии. Мышцы ног уже сводило от боли, а дыхание вырывалось с порывистыми хрипами. Машина неумолимо оставляла его все дальше позади. Когда она оторвалась больше чем на сто ярдов, продолжая ускоряться, Максим сдался и прекратил погоню.

Он остановился у края проезжей части и склонился на руль, пытаясь преодолеть слабость.

«Так было всегда, – с горечью размышлял он. – Правящие круги вели борьбу в самых комфортных условиях. Вот, к примеру, Уолден – сидел, развалившись, в удобном авто, покуривая сигару. Ему даже не приходится самому водить машину».

Ясно стало одно: Уолден выезжал за пределы города. Значит, Орлов мог находиться где угодно к северу от Лондона в пределах нескольких часов езды на достаточно быстром автомобиле. Максим чувствовал, что потерпел поражение. Уже в который раз.

Пока в голову не приходили новые идеи, он решил вернуться в Сент-Джеймс-парк.

Шарлотта все еще находилась под сильнейшим впечатлением речи миссис Панкхерст.

Конечно, нищета и страдания никуда не исчезнут, пока вся власть сосредоточена в руках одной половины человечества, которая даже не пытается понять проблем другой его половины. Мужчины мирятся с жестокостью и несправедливостью этого мира, потому что он жесток и несправедлив не к ним, а к женщинам. Если дать власть женщинам, угнетать станет некого.

На следующий день после митинга суфражисток она непрерывно размышляла над этим. И ей казалось, что теперь она видит всех окружающих ее женщин – служанок, продавщиц, нянюшек в парке, даже собственную мать – в совершенно новом свете. У нее зарождалось понимание механизмов, приводивших мир в движение. Она больше не злилась на родителей за ложь. Они ведь и не обманывали ее прямо, а всего лишь умалчивали о некоторых вещах. Кроме того, они едва ли не больше обманывались сами, чем вводили в заблуждение ее. И отец наконец-то поговорил с ней откровенно, хотя явно не слишком охотно. Но ей хотелось узнать как можно больше самой, чтобы окончательно разобраться, в чем же заключается истина.