Приключения 1975 - Владимир Рыбин

«Карабин… Он, наверное, где-то тут, — подумал инспектор, но лезть обратно, опускаться в яму тотчас ему очень не хотелось. — Подожду. Отдышусь. Потом».

И Семен вспомнил: тупой удар в спину, звук выстрела и медленное сползание вниз по крутому склону распадка…

Дальше была тьма, не такая, полная простора темнота, в которой есть влажность, лепетанье воды и запах земли, а пустая тьма, и все.

Он чувствовал себя опоенным. Инспектор удивился лености своих мыслей. Каждая существовала как бы сама по себе. Всплывала на поверхность сознания и сразу же исчезала в глубине, и инспектор был не в силах задержать ее, сосредоточиться на ней.

Сначала он объяснил свое состояние необычностью условий, в которых оказался. Однако, вспомнив об ударе в лопатку, о выстреле, Семен пошевелил мышцами спины, но не ощутил сильной боли. Место ранения онемело, словно десна после укола перед удалением зуба.

«Это ли важно? — спросил он себя. — Нет. Конечно, нет! Главное в другом. Если тебе посчастливилось выжить, иди той же дорогой. И будь рад, что можешь идти и можешь делать свое дело. Дисанги прав, жизнь нужна прежде всего для дела. Вот и у тебя, Семен, есть возможность доказать это. Рана раной, и о ней потом, а сейчас дело… Ты жив, пистолет при тебе… Значит, тебя не обезоружили? А карабин?»

Инспектор спустился в неглубокую, очевидно, вырытую на скорую руку яму и, покопавшись в песке и гальке, нащупал карабин. Потом фуражку.

«Очень важно, что тебя старались убить, а не завладеть оружием, — подумал инспектор. — А бинокль?»

Бинокль тоже нашел в яме. Мысли прояснялись с каждой минутой, и Семен воспринимал это как удивительную радость. Инспектор снова отметил про себя, что двигаться он может свободно.

«Котомка и плащ в балагане Комолова. Комолов… Комолов… Из его сидьбы стреляли! Где ж он сейчас?»

И тогда старший лейтенант решил: основное, что ему необходимо сделать прежде всего, — вернуться к балагану.

«Так вот и явиться? — остановил себя Шухов. — Что мне нужно узнать? Обстоятельства своего ранения? Да. Причину, почему в меня стреляли? И это. Но не только. Надо разобраться в сути дела. Смогу ли? Пока еще тот или те, которые решили меня убить, чувствуют себя в безопасности. Спокойны они или нет — другое. Но в относительной безопасности они не сомневаются. Выходит, следили за мной. Прав был Дисанги».

Еще поднимаясь из распадка, Семен увидел поодаль свет костра и постарался припомнить окружающий рельеф, чтоб подойти как можно ближе и ничем не выдать себя. Он обогнул долинку, в которой находился балаган, и зашел со стороны кустов чертова перца, густых, почти непролазных. Обойти их стоило большого труда. Пришлось следовать за всеми капризными извивами растений, росших в виде размашистых полумесяцев, и не заблудиться в их лабиринте.

Устроившись у прогала в листве, метрах в пятнадцати от костра, Семен Васильевич увидел у огня двоих.

Взволнованный, в шапке, сдвинутой на затылок, Антон Комолов говорил, прижав руки к груди:

— Ты не представляешь… Ты представить себе не можешь, как я тебя понимаю, Гришуня! Григорий Прохорыч, не убийца вы! Не хотели вы убить инспектора. Я же понимаю. Вы не представляете, как я вас понимаю.

— Чего тут… — отмахнулся Гришуня, потупив голову. — Понимай не понимай — стрелял-то я. Спасибо за поддержку и сочувствие.

— Нет, так нельзя. Это не по справедливости.

Комолов покачивался из стороны в сторону от сильного волнения и какого-то душевного восторга, понять который инспектор пока не мог.

— Чего тут. Справедливость… Кто станет разбираться? Убит человек, старший лейтенант милиции. Это пойми, Антоша! Да и кто тебе поверит?

— Мне-то и поверят! Молод, струхнул в сумерках, когда шум позади услышал. Поверят, обязательно поверят! Ты не сомневайся. Услышал шум — кинул пулю.

— А ты шум-то слышал?

— Шум?

— То-то и оно. Не слышал. Какой там шум был? Не было шума. Ветки заиграли, и будто медведь полез. Я так и скажу. Мне поверят.

— Надо же, — вроде бы не слушая Комолова, продолжал Гришуня. — Надо же так… И вся жизнь насмарку, все дела и вообще… мечты. А как много хотелось сделать!

«Кто ж это Гришуня, Григорий Прохорович? — спросил себя инспектор. — Не знаю, не видел, не встречал такого… Откуда он? И что такое важное делает?»

— Теперь крышка! — продолжал Гришуня. — Кто поверит опытному человеку, что так обманулся?

— Не согласен? Не согласен со мной? — вскочил Антон.

— С чем? Ерунда…

— Не согласен? — крикнул в запальчивости Комолов и сжал кулаки, словно собирался кинуться на Гришуню. — Так я сам пойду и заявлю, что стрелял я! А ты… ты нарочно взял все на себя, жалея мою молодую жизнь!

— И я не старик.

— Тем более мне поверят! Несовершеннолетний.

— А где доказательства? Где они, Антоша?

— Доказательства? Стрелял ты из моего карабина. По ошибке схватил. Перепутал. А я скажу — нет! Я стрелял из своего карабина, который мне выдавать не положено. Подтирочка в документах сельсовета. С такими доказательствами мне и согласие твое не нужно. Пойду и заявлю! И не видел я тебя, и не знаю совсем. Совсем не знаю!

— Вот на этом-то тебя и поймают, Антоша, — казалось бы, ласково проговорил Гришуня, но взгляд, брошенный им на Комолова, был прощупывающим и холодным.

«Хорошо ведет игру Гришуня, — отметил Семен Васильевич, — не жмет, а незаметно давит. Не кнутом гонит — веточкой… Вот оно как!»

— Может, мы рано его закопали? Может, он живой был? — неожиданно спросил Антон, тупо глядя в огонь костра.

— Жив? Пуля в лопатку угодила — сам видел. Или нет?

«Психолог… Тонко, подлец, ведет игру… — подумал Семен Васильевич. — С ходу, пожалуй, так не придумать. Готовился. Изучал парня. Жаль Антошку. Жаль вот таких желторотых, что сами в петлю лезут. А ведь лезут. И героями себя считают. Спасителями! Эх, Антоша, тебя спасать надо…»

Инспектор поморщился. Боль в спине теперь давала о себе знать.

— Слаб ты, Антоша, чтоб такое на себя взвалить. Слаб.

— Это не то. Это не слабость, Гришуня. Может, минутная…

— А вдруг «минутная-то» в самый трудный момент захватит? Проклянешь меня. Волком взвоешь!

— Нет, — спокойно ответил Антон.

И Семен Васильевич понял, что это «нет» твердое и парень, уличенный в минутной слабости, себя заставит сделать многое.

— Скорее петлю на себя накину, — сказал Комолов, — чем выдам тебя, Гришуня. Ты мне друг, и все. Даже не в том дело. Я себя не предам, Григорий Прохорович. Понимаешь?

— Чего там…

— Жил я, жил… Примеривался все, что бы такое сделать и в своих глазах стать настоящим… Нам, детям, все говорят: «Нельзя, нельзя, погодите…» Не потому нельзя, что действительно нельзя, а дней каких-то до какого-то срока не хватает. Ерунда! Хватает!