Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неважно, только и успел сообразить Ксандер. Адриано был, похоже, прав – их шли бить, и за то время, что девчонкам понадобится, чтобы привести помощь, побьют-таки.
И тут раздался голос.
Чистый, легкий, он вплелся в шум драки, как вплетается звук скрипки в мощный хор оркестра, ведя за собой все от труб до барабанов непринужденно и властно. Ксандер едва задался вопросом, кто это запел, и почему среди этой кутерьмы этот кто-то выбрал петь молитву – а потом вопросов у него не осталось вообще.
Ave Maria, gratia plena…
За все годы в Иберии и несчетное количество прослушанных за эти годы месс он не слышал, чтобы ее пели так – словно это святая Цецилия, покровительница музыки, из узилища взывала к раю, или падший ангел среди преступлений земли и ужасов ада тосковал по утраченному блаженству. Невыразимо волшебный голос взлетел, словно птица на могучих крыльях, и парил в вышине, а им оставалось только слушать, отдавая себя целиком, всего, всей своей онемевшей душой следя за этим полетом.
Побоище распалось, как не было. Ксандер стоял и знал, что так же стоят остальные, оцепенев, внимая этому голосу молча, и только журчала и плескалась вода – но и это казалось задуманным аккомпанементом. Так звучали песни русалок над ночным морем, но чары этого голоса были еще сильней.
Он всмотрелся сквозь сумерки туда, откуда шел голос, и увидел, как к нему идет Одиль, прекрасная, как утро и ночь, как не бывают прекрасны дочери людей. Она ступала легко, будто не приминая травы, высоко подняв голову, и на ее бледном лице, светившемся в тени деревьев, как фарфор, отражалась непонятная обреченность. А по плечам ее струились тяжелые пряди светлого золота, все удлиняясь и удлиняясь, скользя между небрежно их перебирающими тонкими пальцами.
Перед ней расступались, робко касаясь края ее одежды или этих волос; когда она наконец остановилась перед Ксандером, светлые волны укрывали ее почти до пят, как плащом.
Он заглянул в это лицо и впервые понял, каково это – утонуть в чьих-то глазах, потому что именно что утонул в глазах цвета речной воды, но нисколько об этом не сожалел. Песни русалок можно было слушать бесконечно, но сейчас он был готов убить или умереть, лишь бы не умолкал этот голос, потому что он знал – стоит ей замолчать, и из мира уйдет красота, чистота, любовь, все самое лучшее, все то, ради чего стоит жить.
В ее руках вдруг появился тонкий, длинный, хищный, как барракуда, стилет. Удобным жестом, говорившим о давней привычке, она одной рукой собрала волосы – пальцы еле сомкнулись на бледно-золотом богатстве, – а вторую завела за голову и с неожиданной силой полоснула отточенной сталью, срезая их у ушей.
Он все еще смотрел, остолбенев, на срезанные волосы, которые в ее руке смотрелись, как обезглавленная змея, – и тут она разжала пальцы, и дивные локоны не успели еще коснуться земли, как обратились в воду, пахнув на него холодным ароматом северной реки. Той же рукой она резко брызнула ему в лицо, и тут же он словно проснулся и очумело огляделся, едва не упав. Все остальные парни все еще восторженно пялились на Одиль, только Адриано схватил его за рукав.
– Бегом!
Так вчетвером, с ошалевшей от зрелища, но явно незачарованной Беллой, они промчались мимо шедших им навстречу ван Гельмонта и ректора д’Эстаона, которых едва не тащили тараторящая Алехандра и уговаривающая Катлина, и устремились по мосту и дальше в башню. Только добежав до комнаты девочек, они наконец перешли на шаг.
– Что это было? – выдохнул Ксандер, переводя дыхание.
Одиль вдруг рассмеялась и закружилась по комнате.
– Тебе удался огонь, Белла! Тебе он удался! Посмотри, ты же не обожглась!
– И правда, – Белла разжала правую руку и уставилась на ладонь. Изучала она ее придирчиво, но Ксандеру и, видимо, остальным было видно: она и верит, и боится верить, и очень хочет поверить, и безумная радость расцветает у нее на лице, как расцвел на руке в первый раз послушный огонь. – Правда твоя!
– Ура!
Одиль было вывернула из восторженного пируэта прямо на шею Беллы, но потеряла равновесие, и они упали вместе на кровать. Они немножко там побарахтались, смеясь, а потом разжали объятия и сели напротив друг друга – и тут Одиль наклонилась вперед и расцеловала Беллу в обе щеки.
– Ты большая молодец, – сказала она с чувством.
Ксандер разделить эти чувства не мог, хотя и осознал с некоторым удивлением, что Белла стала молодцом, когда вступилась за него, чего раньше, признаться, за ней не водилось. Но вот то, что она сделала… это было уже из арсенала взрослых в ее роду, и радоваться тому, что она сделала еще один шаг в ту сторону, у него не получалось.
– Поздравляю вас, сеньора, – сказал он на всякий случай и добавил уже искренне: – И спасибо за то, что вступились.
Белла важно кивнула.
– Благодарю, принц. Это было естественно. Ведь ты тоже был молодцом, а заслуги надо признавать за всеми, кем бы они ни были. И потом, – она обратилась уже к Одили, – вы слышали, что говорил этот, этот, как его?
У Ксандера тоже оставался вопрос к Одили, и не задать его он не мог. И оставить на потом не мог тоже. Даже если это значило, что придется допрашивать человека, который, опять же с удивлением сообразил он, только что спас их от неминуемой трепки. И человека, который успел сказать Белле про их эскападу ровно вовремя, так, что когда к ней пришли с этой вестью, Белла встала на его, Ксандера, сторону.
– И все-таки, – осторожно сказал он, – что это было, Одиль?
– Давай потом? – предложил Адриано, но Одиль глянула в его сторону, и он вскинул руки: сдаюсь, мол. Только вздохнул, и она тоже вздохнула, прежде чем ответить вопросом на вопрос.
– Что ты знаешь о Рейне, Ксандер Нидерландский?
– Это река, – озадаченно ответил он. – Я вырос недалеко от устья. Большая
