Молёное дитятко (сборник) - Бердичевская Анна Львовна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давно на Навтлугском базаре молоканок нет как нет. Скучнеет мир…
Не знаю, когда эти молоканки из воспоминания в сон перешли.
Проснулась, когда маршрутка уже из Тбилиси выехала и двигалась мимо скучного бетонного забора с колючей проволокой поверху — мимо тюрьмы. А с другой стороны дороги рассвет вставал и такая красота открывалась — на долину, на речку Куру, на горы за нею… Вдруг маршрутка наша остановилась, от забора человек отделился, вошел в микроавтобус, стал себе место приглядывать и приглядел рядом с моей молоканкой. Мы тронулись. Я снова задремала и тут услышала обрывок разговора, голос у говорившего был такой горестный!.. Я поняла, почему: он три дня провел в кутузке.
Я его разглядела. Лысый, маленький, мешковатый… Вспомнила! Сюжет про него дня два и грузинские, и русские каналы крутили, и CNN, и Евроньюс.
Сюжет был коротенький. По огромной плотине Ингури-ГЭС идут трое русских военных в некрасивой своей и запыленной форме, один офицер и два рядовых. А навстречу им бегом бежит этот вот человек. Подбегает и начинает руками махать, то вверх показывает, то вниз, на воду. И так внимательно, с полным пониманием офицер на него смотрит. И солдаты тоже что-то серьезное кумекают. Снимали, видимо, очень-очень издалека, нынешняя техника позволяет. Сначала крупно всех и каждого показали, потом картинка стала так красиво расширяться, а фигуры солдат и начальника смены все отдаляются, и вот уже вода с огромной высоты падает и, видимо, крутит гигантские турбины… Вот и все. Из русского комментария к сюжету следовало, что наши военные по просьбе грузинского руководства Ингури-ГЭС во избежание провокаций выставили посты на плотине электростанции, поскольку грузинская охрана разбежалась. Из грузинской информации получалось, что русские оккупационные войска напали на охраняемые стратегические объекты грузинской энергетики, создавая опасность техногенной катастрофы. CNN комментировала по-английски, и я не поняла, что они сказали. А на Евроньюс политкорректно сообщили, что в Грузии представители власти не ожидали появления русских войск на стратегических объектах в центре страны.
— Знаешь что, — говорил молоканке начальник смены, — я русским парням тогда обрадовался. Правда. Может, я и предатель, но все эти молодые грузины, которые мной командуют, о чем угодно думают — о карьере, о девушках, о будущем великой Грузии. И не понимают, что нам воевать — нельзя. И не потому, что мы маленькая страна, что правда. И не потому, что грузин совсем мало, а это тоже правда, ведь четверть населения из страны смылась и не спешит возвращаться. А потому, моя дорогая, что, если какому-нибудь негодяю захочется действительно нас победить навсегда, ему не надо ни пехоты, ни танков, ни тем более атомной бомбы, которая есть у России. Один подлец, или дурак, или псих — принесет на Ингури-ГЭС одну картонную коробку из-под обуви со взрывчаткой вместо башмаков. Вот и все. И не будет всей Грузии вниз по течению Ингури и Куры. Не будет Тбилиси, и крепость Нарекалу — смоет… Огромная волна унесет нас и наших детей, и даже наших предков из могил — в Турцию. И Вардзию смоет. Какая война, зачем, зачем глупости затевать?! От моей плотины наша окончательная погибель зависит! И я действительно бежал к этим русским, чтобы объяснить, как все серьезно. И они меня выслушали. Выслушали и поняли меня… Офицер куда-то позвонил и сказал правильные слова своему начальству. Потом ему позвонили, и он сказал: «Есть!» Знаете, я успокоился. Они сказали, что вокруг плотины никаких военных действий не будет. И случайных психов не будет. Действительно, не было. И я поехал в Тбилиси, отчитаться перед начальством, что агрегаты работают нормально… Свет и вода, вода и свет — что может быть важнее! А эти молокососы, эти менеджеры с американскими дипломами и без капли воображения, они меня в тюрьму…
Начальник смены с Ингури-ГЭС замолчал. Вскоре он домой приехал. Едва простившись, он побежал от остановки к какому-то шлагбауму, возле которого стоял грузин в черной красивой форме. Видимо, русская армия уже ушла… И вдруг я заметила, что даже себе самой не называю ее нашей армией, а по государственной принадлежности… Мальчики-то в армиях все наши. Да армии-то — наши ли? Вон что!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Маршрутка тронулась дальше, в салоне осталось нас четверо, все ехали в Поти. Я пересела к молоканке — ее звали Зоя — и спросила попросту, не знает ли она, можно ли из Поти в Россию уплыть. Или хотя бы в Украину, в Крым, например.
— Почему нельзя? Можно… — она так спокойно и уверенно это сказала. — Муж у меня украинец, Петро. С ним поговорите, как приедем.
Я приободрилась и стала в окно смотреть.
Вот тут-то и увидела впервые в жизни всю Ингури-ГЭС. Сначала высоченную плотину — снизу доверху. И потоки воды по ней мчатся, грохоча низвергаются. Боже мой!.. Именно грохоча низвергаются, это правда! Потом по серпантину мы все поднимаемся, и вот открылась огромная чаша голубой, светящейся воды. О, господи… Гигантское водохранилище все разворачивалось и расширялось, сдерживаемое на этой высоте, в этом горном воздухе… И чем же? — тоненькой, хрупкой на фоне гор и воды — плотинкой. Вот она, зона ответственности начальника смены Ингури-ГЭС… И двух русских мальчишек с офицером, дошедших до этого чуда и его вполне оценивших. И красавца-грузина, которому вернули его шлагбаум, его стратегический объект. И просто каждого нормального человека — зона ответственности…
Вот чудо! — капля чистейшей, святой, ни в чем не виноватой горной воды, которая если прольется, то снесет нас всех, недоумков…
Эх, эх, Военно-Грузинская дорога…
Вот мы уже и проехали Ингури, вот спустились с гор в долину, и снова поднялись в горы, но не такие уже высокие. А солнце склонилось к западу и залило все вокруг золотым, августовским, жарким туманом. Внезапно морем пахнуло. Его сияющий треугольник мелькнул на пару секунд впереди и снова исчез за зеленым морем лесов. Мы нырнули и долго петляли в них. Буки, дубы, платаны, потом сосновые рощи. Потом поля поспевшей кукурузы, и поля подсолнухов, и снова сосновые рощи, а потом эвкалипты. Солнце совсем садилось, когда мы добрались до Поти.
Дальше можно и не рассказывать. У Лермонтова все написано. Муж молоканки часто ездил в Тамань, там, в России, его украинская мама жила. Мы с Петро вышли из Поти на катере безлунной ночью, море было не очень бурным, меня даже не укачало. Перед рассветом увидели песчаный обрывистый берег и белые хатки Тамани. Береговая полоса была каменистой и бурной, и я снова вспомнила контрабандистов, едва не погубивших Печорина. Да и он им налаженную жизнь поломал мимоходом… Петро был опытным моряком, и мы, благополучно пройдя каменистую линию прибоя, совершенно точно описанную автором «Героя нашего времени», воткнулись носом в берег.
В белой хатке над обрывом — в Музее имени Лермонтова, где меня без разговоров приютил сторож, под шум прибоя я вдруг поняла, что за товар вожу через все кордоны. Мой контрабандный товар — я сама. Все, что хранится в старой бутылке моего тела.
Потом был автобус, Краснодар, аэропорт, самолет, и через сутки я вошла в свою квартиру на улице Марата, сразу включила компьютер и написала Павлуше Тваури для Кети: «Контрабандный товар доставлен. В Ленинграде все нормально, идет дождь. Бог даст, сестренка, еще увидимся».
IV. Все ли по-новому в новом веке?
Соляной столп
(2009)
Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся… Библия. Бытие. Глава 19, стих 17
Что-то произошло, стало трудно читать. Вагон раскачало — бортовая качка пошла, на моей боковой верхней полке она очень заметна. И даже опасна — ничего не стоит загреметь и костей не собрать…
Или все же не в качке дело, а просто свет переменился, солнце перевалило зенит, катится на закат. Чересполосица света и тени падающим забором замелькала по страницам детектива, и стало вдруг до лампочки, куда это собрался резидент болгарской разведки и доберется ли, куда собрался… Я еще не закрываю книгу, но уже не читаю, смотрю мимо страницы, в окно. Там, за монотонно (вот уж сколько суток?) мелькающими столбами, действительно что-то произошло. Смотрю, смотрю, смотрю. И понимаю. Вон что произошло: мои родные края пошли. Чем они отличаются от не родных? Елки, овраги, столбы… Осень. На самом-то деле — бабье лето.
