Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза - Михаил Алексеевич Кузмин

рассуждать, нужно в монастырь идти, а не с людьми жить. Сидеть да ждать у моря погоды, – занятие на любителя. Если у вас святая душа, конечно, вы и не три года, а десять можете прождать, а я в монастырь не собираюсь, и мне ждать тяжко. Теперь что же? Мне совестно будет на улицу показаться, „полковницей“ дразнить станут. Коли вы так терпеливы, так и со свадьбой могли бы не торопиться, подождали бы до производства; душа у вас святая, а до других дела нет, хоть их тут с грязью смешают».

– Ну посудите сами, дорогая, что же я могу поделать? Подождем до следующего производства; мне очень жаль, что вам из-за меня приходится переносить такие неприятности, но, право же, я не виноват.

Домна Ивановна презрительно промолчала, потом, глянув на тикавшие, как ни в чем не бывало, часики, добавила злобно:

«Часы тоже завел не по чину, капитану золотых часов и носить-то не полагается!»

– Бог знает, что вы говорите, дорогая, – молвил, вздохнув, капитан и тоже умолк.

Но в самом деле, почему капитана Маточкина не произвели, когда у него было и старшинство, и служба, и все такое?

Конечно, в рассуждениях капитана о естественных слабостях начальства была известная доля благодушного философствования, но, что бы он сказал, если бы узнал, что повредили ему часы? Как часы? Именно часы от Павла Бурэ? Да, часы от Павла Бурэ, что на Невском близ Казанского. Полноте, ведь вы же рассказываете, как сами сказывали, современный анекдот, а не сказку из тысячи и одной ночи, где причины не имеют никакой связи со следствиями и наоборот. Какое же отношение могут иметь невинные часы к капитанской неудаче? Вы меня можете упрекнуть в неправдоподобии, но действительно, это было так, как я говорю. Вот в чем дело.

Когда начальству, которое, как справедливо выразился наш капитан, состоит не из отвлеченных величин, а скорее представляет из себя конгломерат обыкновенных существ, обладающих многими, если не всеми «человеческими, слишком человеческими» слабостями, – когда этому начальству представили список лиц, имеющих быть произведенными в следующий надлежащий чин, то оно, неизвестно почему заинтересовавшись фамилией Маточкина, вопросило:

«Какой это Маточкин?»

Тут подскочило расторопное сведущее лицо, которые везде, к несчастью, встречаются и без которых не обойтись, и любезно отрапортовало:

«Маточкин, это, помните, у которого не так давно история была с часами, и потом он женился на вдове Захарчук».

Начальство подняло глаза недоуменно. «Какая вдова? какая история с часами? Ничего не помню, потому что ничего даже не слыхал об этом».

– Презабавная история: капитан Маточкин выписал часы, и потом они пропали в веселом доме, их везде отыскивали, обвиняли разных личностей, судили, а потом часы нашлись в собственной же квартире капитана. Тогда много все смеялись этой истории и много говорили о ней. А может быть, я и путаю; может быть, часы принадлежали не капитану Маточкину, а были им взяты на временное пользование, но, во всяком случае, он ближайше замешан в этой смешной истории.

Сведущее лицо говорило весело и беззаботно, и сведения имело довольно приблизительные, как и все осведомленные люди, но начальство приняло как-то неожиданно серьезно весь этот рассказ, и окраска событий показалась ему подозрительной и неприятной. Оно слегка нахмурилось и проговорило укоризненно:

«Я не понимаю, Иван Петрович, как вы можете так легкомысленно относиться к вещам отнюдь не безразличным, особенно для военного ведомства. Рассказанная вами история, хотя и не весьма определенна, но, во всяком случае, бросает нежелательную тень на имя капитана Маточкина. Конечно, я уверен, что это не более как россказни, но, тем не менее, неудобно».

И начальство отложило производство ни в чем неповинного капитана.

Немного перемен принесли эти три года в семейство, если можно так назвать одинокую супружескую пару, Маточкиных. Они оба даже не постарели, будучи не первой молодости и сложения довольно плотного. Может быть, Домна Ивановна стала прибегать к каким-нибудь примитивным притираньям, чтобы сохранить свою привлекательность, но вид у нее был приблизительно такой же, как и три года тому назад, когда она проплывала по бульвару, или в собор, раскланиваясь приветливо и милостиво со встречавшимися знакомыми. Когда она утром вставала с постели и была в дезабилье, лицо у нее бывало несколько желтовато, яснее чувствовались мешки под глазами, а щеки и белая шея казались не так упруги, но, ополоснувшись наскоро холодной водою, она снова и быстро принимала прежний вид цветущей и зрелой красоты. Капитан же рос беспризорно, как лопух у забора, но видимого ущерба от своей беспризорности как-то не имел; сделался несколько тучнее и краснее лицом, что не мешало, а, наоборот, даже увеличивало известную бравурность его физиономии. Это была, действительно, созданная друг для друга пара, но, конечно, скорее полковничья нежели капитанская пара. Домну Иановну и вправду некоторые называли полковницей, но она была тактична не принять этого прозвища за насмешку и этим обезоружила выдумщиков, если только они действительно хотели ее оскорбить. Хотя капитан и далек был от догадок, какую странную и несчастливую роль в его судьбе сыграли часы от Павла Бурэ, однако он их держал как-то в забросе и почти никогда не заводил, держа все время в футляре. Может быть, он так поступал во избежание нареканий со стороны капитанши, которая неминуемо говорила всякий раз, как злосчастные часы попадались ей на глаза:

«Ходят еще, негодяи, полковничьи-то!»

Но второй предмет опалы, Паша Кирьянов, был как-то прощен и снова допущен к прежнему тесному общению. Положим, кроме работницы Мавры, служившей, так сказать, сведущим лицом для низшего сословия, господин Кирьянов был почти единственным звеном, соединявшим Маточкиных с высшим светом. Вероятно, по этой причине и взяла его под свое покровительство Домна Ивановна, хотя капитан на него и не думал нападать. Но у капитанши с Пашей расцвела самая пламенная дружба; даже когда Евграф Ильич вовсе не был нездоров и отнюдь не ленился, на бульвар, или в собор, или к г. Печковским, Домну Ивановну сопровождал Кирьянов; подержать ли шерсть, помочь ли выложить варенье, сыграть ли в мельники – все Кирьянов да Кирьянов. Разница в годах Паши и солидной капитанши, испытанная бесшабашность первого и несомненная добродетель второй исключали всякое подозрение, которое могло бы явиться у человека более мнительного и менее уверенного, нежели капитан. Ему же эта дружба служила отчасти облегчением, потому что ему не всегда хотелось покидать комнаты и показываться на люди, он все больше и больше привыкал к философскому времяпрепровождению, то мечтая над страшными английскими романами, то куря, то просто лежа