Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро - Михаил Алексеевич Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин

Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро

И. Карабутенко. М. Кузмин. Вариация на тему «Калиостро»

…Сказали так: выследишь, выудишь всё и принесешь на языке и на одежде.

Выследить и доставить русскому читателю Калиостро вызвался автор многих сборников стихов и прозы, которые вышли отдельными книгами, чтобы войти в собрание сочинений, издаваемое М. И. Семеновым. Кузмина уже дважды написал его друг К. Сомов (эти шедевры хранятся в Третьяковской галерее). Он уже был мэтром, главой школы. В «Сетях» Кузмина прочно запутались, а в его «Осенних озерах» четко отразились поэты, признанные сейчас гордостью нашей словесности. Его «Вожатый», как пушкинский вожатый, выводил из тупика, из «Ну, барин, беда, буран(а)» всех «юношей бледных со взором горящим», всех жаждущих «заветов» и ответов на вопрос: что такое поэзия? Его «Нездешние вечера» вмещают в себя то, что подразумевается под словом «авангард», все здешние и нездешние, посю- и потусторонние ритмы и рисунки. Его «Эхо» прокатилось по горам, по долам, по лесам отечественной литературы. Его «Форель разбивает лед», несомненно, разобьет не одно читательское и авторское сердце в будущих веках, как разбила наши.

Исключительный слух и вкус позволили Кузмину балансировать на той опасной грани гениальности, за которой разлеглись банальность и безвкусица. Ему, безусловно, помогли занятия в Петербургской консерватории. Только он мог сказать, что у него «не музыка, а музычка, но в ней есть яд». И только он дерзнул заявить на опушке «Леска» (книга выпущена под маркой «Неопалимая Купина», тиражом 500 экземпляров): «Как произведение музыкальное все это носит подзаголовок ундецимет в трех квинтетах для флейты, гобоя, кларнета, валторны [1], арфы, квартета, пения и фортепьяно с сопровождением объяснительной прозы».

Впрочем, слова и музыку он объединил еще в «Курантах любви», изданных «Скорпионом» за двенадцать лет до «Леска». Кроме того, Кузмин безумно любил XVIII век, хотя хорошим тоном считалось тогда (как и сейчас) принадлежать к модернизму, или, если угодно, – к современности. Кузмин «стрекотом аэропланов, бегом автомобилей, ветропросвистом экспрессов, крылолетом буэров» пренебрег. Ангел-хранитель открыл Кузмину тайну рождения. О ней он сказал в стихотворении «Мои предки». Там есть и «дворяне глухих уездов», и «какие-нибудь строгие бояре», и «французы, не сумевшие взойти на гильотину». Поэт не обманывает никогда. Кузмин поведал о своих предках чистую правду. Она дополняется свидетельством другого поэта. Марины Цветаевой. В юности ее восхитила строка Кузмина «Зарыта шпагой – не лопатой – Манон Леско». Встретив поэта, уловила в нем абсолютное соответствие полюбившейся строке. «Жеманности не было: было природное изящество чужой особи, особое изящество костяка (ведь и скелет неравен скелету, не только души!), был отлетающий мизинец чаепития – так в XVIII веке держал освободитель Америки Лафайет, так в Консьержери из оловянной кружки пил наимужественнейший поэт Андрей Шенье – были, кроме личного изящества костяка – физическая традиция, физический пережиток, «манерность» – рожденная. Была – севрская чашка. Был в Петербурге XX века – француз с Мартиники – XVIII».

Да, он любил и гладкость севрской чашки, и ее трещинки, кракелюры, сколы. Чувствовал подушечками пальцев и – сердцем. Чтобы убедиться в этом, надо перечитать не только «Приключения Эме Лебёфа», не только «Зарыта шпагой…», не только статью о Сомове, каждая строка которой выдает знание тайнописи XVIII века, но и «Александрийские песни»! Кузмин хитрит, что речь об Александрии («Ах, покидаю я тебя, моя радость, и долго-долго тебя не увижу»). У него здесь такая же «Александрия», как у Пьера Луиса в романе «Афродита». Между прочим, в подзаголовке к одной из «Александрийских песен» сказано: «Подражание П. Луису». Действительно, в «Песнях Билитис» Луиса есть аналогичный сюжет и даже образы! Во всех этих «песнях», как во всем существе Кузмина, – дух XVIII века: его изящество, его изнеженность, его усталость, его «валторность», его «тлетворность», его беззащитность пред надвигающимися ураганами. Так что ничего удивительного в повороте головы Кузмина к родному XVIII веку. И похвальна, хотя и рискованна (потому и похвальна, что рискованна!) попытка схватить и удержать в слабых руках монстра, каким был граф Калиостро.

Когда большой писатель бросает публике литературный манифест, вызывающую или спокойную теорию, можно быть уверенным: на практике он своим заповедям не последует. Каприз, фантазия, какая-нибудь случайность заведет его «не в ту степь». Но капризнейший из капризных – Михаил Кузмин – создал сказку о Калиостро в абсолютном соответствии со своей теорией кларизма. Январский номер журнала «Аполлон» (1910) начинается со статьи Кузмина «О прекрасной ясности». Там мы находим вот что: «Любимому же другу на ухо сказал бы: если вы совестливый художник, молитесь, чтобы ваш хаос (если вы хаотичны) просветился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой: в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, – и вы найдете секрет дивной вещи – прекрасной ясности, которую назвал бы я «кларизмом».

Прекрасно сказано. Хотя одного, видимо, Кузмин не учел. Бывают эпохи и герои неясные, неподвластные ни «здравому смыслу» историков, ни безумному желанию писателей схватить их на лету. «Ясной» формой такие характеры не сдержать. Даже если эпоха близка автору по духу.

* * *

Можно легко представить себе замешательство современников. В самый разгар «века просвещения», «века разума» человек по имени Калиостро, в распоряжении которого «двенадцать или пятнадцать физиономий», рассказывал на смеси итальянского, французского и арабского, что родился он посреди Чермного моря: получил образование под Большой пирамидой; что существуют великаны и таинственные города в десять раз больше Парижа; что ему известно не только то, что происходит сейчас в Вене, Лондоне, в Париже, но и что произойдет через двадцать лет; что Александр Великий и сейчас еще живет в Египте и возглавляет общество чародеев, заботящихся о воинах; что царица Савская достигла в магии необычайного совершенства; что высшая премудрость была раньше свойственна и мужчинам, и женщинам, потому что те не были преданы, как нынешние, – ни суетному честолюбию, ни «чувственным приятностям»… А его жена-красавица была наглядным подтверждением упорного слуха: Калиостро владеет эликсиром, способным дарить вечную молодость. Но и это не все. «Около сего времени, – рассказывает очевидец. – был болен секретарь нашего коменданта… Тот, кто его пользовал, всех уверял, что ему только осталось жить 24 часа… По неотступной просьбе самого коменданта взялся лечить его Калиостр и к великому всех