Записки опального директора - Натан Гимельфарб

В мою задачу входило быть рядом с ним и обеспечивать его запасом пулемётных лент. А ещё он требовал от меня не высовываться. Всё это я старался чётко выполнять и Женя неоднократно похваливал меня за это. О чём нибудь другом я пытался не думать. Сказать по правде, нужно было хорошо стараться, чтобы ни о чём не думать во время того боя. А думать было о чём. Особенно в те трагические минуты, когда немецкие автоматчики были в нескольких шагах от нашей траншеи, а в траншее соседнего с нами взвода шёл рукопашный бой. Трудно себе представить, что было бы, если бы мне пришлось участвовать в рукопашной схватке при моём росте в 160 сантиметров и весе в 50 килограмм. А что было бы, если бы немцы овладели нашей траншеей и я попал бы к ним в плен? Многие другие мысли овладевали мною в том первом бою. Трудно было не думать и о том, что этот день и бой могли стать последними в моей жизни, которой ещё фактически не было.

Кроме Жени, я, как и все другие рядом со мной, слушал и выполнял приказы, указания и советы лейтенанта Скибы и Василия Степановича, которые, в свою очередь, делали то, что приказывали им делать командир роты и полка. Во всём чувствовалась гармония и общее стремление выстоять и не пропустить врага.

В то время это ещё не часто удавалось частям, охваченной паникой отступающей Красной Армии. Еще силён был тогда миф о непобедимости немцев, для чего имелись веские основания. Все они были хорошо известны нашим бойцам и командирам, особенно тем из них, кто провёл уже несколько месяцев в паническом бегстве на восток.

И тем важней и радостней был для нас наш первый успех в том первом сражении на оборонительных рубежах под Днепропетровском.

35

Мы ждали новых атак немцев и старательно готовились к ним. Были отремонтированы все траншеи, хода сообщения между ними, пулемётные гнёзда, заваленные и развороченные артиллерийским и пулемётным огнём. При этом большинство воронок между ними были сохранены. Женя продолжал утверждать, что воронки являются наиболее надёжным укрытием, ибо по «теории вероятности» бомба или снаряд в одно и то же место дважды попасть не могут. Эту свою убеждённость он передал лейтенанту Скибе и Василию Степановичу, и те поверили в эту «теорию».

Теперь наши позиции, которые ещё недавно были похожими на аккуратный скверик, разделенный линиями траншей на фигуры правильной формы, представляли собой хаотически изрытый и обезображенный кусок земли, казавшийся внешне безжизненным.

Из тыла снабженцы привезли запасы боеприпасов, продуктов и воды. Мы подготовились к отражению атаки.

Но немцы в атаку не пошли. То ли вчерашние потери охладили накал их боевой страсти, то ли они задумали новый тактический маневр. Скорее всего имели место обе причины. Возможно они, как и мы, пришли к выводу, что в бою без танков у них нет существенных преимуществ перед нами.

Вместо наземных атак, передний край нашей обороны, включая противотанковые рвы и металлические ежи, подверглись массированным ударам с воздуха, продолжавшимся, с небольшими перерывами, несколько часов. Такой продолжительной и интенсивной бомбёжки мы подверглись впервые.

С целью сокращения потерь от прямых попаданий бомб, лейтенант Скиба приказал рассредоточиться по воронкам и индивидуальным окопам. Василий Степанович вывел своё отделение из траншеи и разместил бойцов попарно на некотором расстоянии друг от друга. То же сделали командиры отделений, в которых служили Боря с Мишей и Рома. Окопы Бори и Миши были недалеко от наших и мы могли видеть друг друга и общаться. Воронка, служившая укрытием для Ромы, была на некотором расстоянии от нас, рядом с окопом Ковальчука, первого номера в их расчёте.

Во время бомбёжки все, прижавшись к земле, находились в окопах или воронках. Когда наступало затишье, мы выходили из укрытий, чтобы размяться и пообщаться друг с другом. В таком общении мы теперь чувствовали ещё большую необходимость, чем раньше. Здесь мы обменивались мнениями, советами, шутками, что подымало настроение.

Теперь, находясь в постоянной опасности, мы ещё больше тянулись друг к другу. В общении мы искали защиту от, казалось, неминуемой гибели. И то, что пока все выжили и никто из нас серьёзно не пострадал при бомбёжках и обстрелах (случай лёгкого ранения Миши в расчёт не принимался), мы полностью относили на счёт нашей дружбы.

Когда бомбили и я лежал, прижавшись к земле на дне окопа, меня охватывал страх и ужас, которые я чувствовал физически в виде боли в напряжённых мышцах, в пальцах, сжатых со всей силой в кулак, в голове, перегруженной мыслями о возможных последствиях бомбёжки. Больше всего пугала даже не сама смерть, а вероятность стать беспомощным калекой. Перебирая в мыслях возможные варианты последствий ранения или контузии, я всё больше склонялся к выводу, что в таком случае единственным для меня выходом могло бы стать только самоубийство, ибо какая же это может быть жизнь не в радость себе и в тягость другим.

Об этом я никогда не делился ни с кем, даже с Женей. Не знаю испытывал ли он и другие наши ребята подобное, но потому, как мы тянулись к общению в короткие передышки между бомбёжками, я догадывался, что нас одолевают схожие мысли.

Как-то в перерыве между бомбёжками Рома пошутил, что он должник перед Женей за спасительную плацкарту, которую он себе отобрал по его совету. Он утверждал, что находясь в своём убежище, спокойно переносит вой и разрывы падающих рядом бомб, так как абсолютно уверен, что ни одна из них по «теории вероятности» не должна попасть в центр его воронки.

Женя на это, тоже шутя, ответил, что дорого не возьмёт, и что Рома может легко откупиться, уступив ему «боевые сто грамм», которые мы теперь регулярно получали у старшины.

Шутки эти оказались зловещими. Когда немецкие самолёты в последний за этот день раз отбомбили наши позиции и скрылись за горизонтом, а мы собрались в привычном месте, среди нас не оказалось Ромы. Вместо него пришёл Ковальчук, ставший в последнее время его близким другом. Он принёс нам страшную весть о прямом попадании бомбы в воронку, служившую убежищем для Ромы.

Когда мы прибежали к окопу Ковальчука, что был в нескольких метрах от Роминой снарядной воронки, то вместо неё увидели огромную яму. Бомба большого калибра, вопреки «теории вероятности», попала в центр последнего убежища Ромы.

Мы с трудом откопали тело. Лицо Ромы было чистым и невредимым. Вьющиеся рыжие волосы сохранили следы причёски, голубые глаза раскрыты и в них застыло удивление. Наверное, он и в последние мгновения жизни не верил в возможность смерти. Среди нас Рома был самым большим оптимистом. Верил в победу социализма и его идеалы, в Сталина, а главное - в торжество жизни. Накануне, он раскрыл нам некоторые секреты о своих жизненных планах. Мы впервые узнали от него о любимой девушке Соне, что училась с ним в одном классе и о которой он даже родителям своим рассказать стеснялся. Когда они прощались в Немирове, то поклялись никогда больше, после войны, не расставаться. Они собирались поступать в университет, на исторический факультет.