Что другие думают во мне - Йоав Блум

без сопровождения. Еда уже лежала на тарелке. Столовая была пуста, мне надо было взять еду и вернуться в комнату. Все указания поступали из громкоговорителя в стене, больше никто не приходил, чтобы поговорить с нами лично. Тогда я осознал, что произошло нечто серьезное, чему нет названия. Закат медленно догорает, но тот момент, когда ты все понимаешь, наступает внезапно.

В один прекрасный день раздался сигнал тревоги, все двери одновременно раскрылись, и коридор наполнился воплями. Все бежали и кричали. Я увидел людей, с которыми приехал на автобусе, как они носятся по коридору и кричат что-то о пожаре, о том, что надо выбираться отсюда, найти выход… Кричат, что с ними что-то сделали, свели с ума, нас свели с ума, кричат, что это не огонь, а галлюцинация, проверка, это не огонь, кто-то бежит от огня, а кто-то бежит в него, другие замирают в ступоре, кто-то врезается в стену, пытаясь пройти сквозь нее. Меня захлестывает паника, и я как-то понимаю, что она не моя. Я вижу, как медсестра пробегает мимо, и вдруг понимаю, что знаю, где выход, потому что она бежит туда, к выходу. Я вижу раненого работника кухни, лежащего в стороне, кажется, со сломанной ногой, и чувствую его боль, падаю на пол и понимаю, что пожар начался в кухне, и что сегодня четверг, и что доктора тут нет, и когда я наконец начинаю бежать, то замечаю, что бегу, потом останавливаюсь, потом снова бегу, мои руки и ноги перестают меня слушаться, и снова, и снова…

Некоторые люди позади меня вопят, что они горят, другие молча лежат на полу, парализованные, смотрят вверх, дергаясь всем телом, как задыхающиеся рыбы на берегу. Я вижу, как наш психолог пробегает мимо меня, бросается в огонь, вытаскивает людей, а потом возвращается, снова и снова. И каждый раз, когда он пробегает мимо, он толкает меня, чтобы я не бежал в огонь за ним, чтобы мои ноги не подчинялись его мыслям. Шесть, семь раз он так пробежал. Он вытащил оттуда Мишеля в обмороке, я видел собственными глазами, а потом одного пилота, который бился у него на руках, а может, и меня тоже, поди знай. Я уже не помню, как именно выбрался оттуда, помню только, что вдруг оказался снаружи, лежа на спине, а по правую руку от меня поднимается столб дыма, большой, черный, и рев пожарных машин, и солнце садится. Вот так это и случилось, мальчик мой, вот так и случилось.

– А что стало с доктором? – спросил я.

Иври глубоко вздохнул.

– Не знаю, – сказал он, – но, скажем так, эксперимент не был последним. Когда доктор понял, что может научить людей слышать мысли, он, видимо, предложил свои услуги другим странам. Мы знаем, что был еще один эксперимент в России; видимо, в США тоже; может, и в Великобритании. Мишель ведет списки уже долгое время. Если он находит двадцатилетнего читателя мыслей в Великобритании, то, скорее всего, его мама или папа участвовали в эксперименте. Поди знай, сколько раз доктор проводил их и в каких местах. Никому не известно, где он сейчас, жив ли вообще. Но читатели мыслей не просто так появились в мире.

Он встал со своего места.

– Прости, что вот так вывалил это все на тебя.

– А что произошло потом? – спросил я, не желая заканчивать разговор, прерывать рассказ.

– Потом нас разделили и пытались нам помочь, – сказал Иври, сунув руку в карман. – Вкололи что-то усыпляющее и отвезли куда-то на север, где пытались вылечить. Когда стало понятно, что ничего сделать нельзя, нам дали некоторую сумму денег, заставили подписать бумагу о неразглашении – как будто нам кто-то поверил бы, раскрой мы рот, – и раскидали по стране. Мы понятия не имеем, где именно находилось то место, где проводился эксперимент, но это не важно. Нам нечего там искать.

Конечно, это важно, подумал я, это же было здесь. Здесь, внизу. Секретная база со сгоревшим крылом. Это определенно было здесь.

Он потрепал меня по плечу.

– Наверное, пойду внутрь, – сказал он, – устал говорить. Смотри на рассвет. Отдыхай. Успокаивайся.

Он сделал несколько шагов, а потом вернулся и добавил:

– Еще кое-что, мальчик мой. Нырни в этот рассказ, осознай его, а потом вынырни и отпусти. У меня самого ушло на это несколько лет, хочу, чтобы ты понял сейчас: не надо злиться, не надо мстить, не надо пытаться выяснить, что произошло. Что было, то было. Сосредоточься на сегодняшнем дне. На том, что происходит сейчас, на рассвете, который разгорается сейчас. Только когда я смог все это отпустить, я наконец вышел из той комнаты. Этот рассказ – всего лишь информация, не более того. Он ничего не меняет и уж тем более не изменит тебя.

И он вернулся в здание.

Я остался сидеть у края поля для гольфа, скрестив руки, вдыхая и выдыхая прохладный воздух. Вдруг я заметил две фигуры, что появились на холме напротив меня, – сначала головы, потом плечи, а потом и все остальное. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы опознать Бони и Даниэля. Только когда Бони помахал мне и я услышал, как он кричит мое имя, я моргнул и понял, что солнце уже взошло.

22

– Не холодновато тут сидеть, а? – спросил Бони.

– Бессонница, – ответил я, – а вы чего не спите?

– Бони меня таскает на утренние пробежки, – сказал Даниэль, все еще запыхавшийся, – думает, что сделает из меня спортсмена за несколько дней.

– А он думает, через несколько дней мы отсюда уедем, – усмехнулся Бони.

Я рассматривал их, вспотевших, в веселом настроении после пробежки. На Бони были голубые потертые беговые кроссовки, на его белой футболке красовался выцветший из-за многочисленных стирок рисунок Дорожного Бегуна из «Looney Tunes», вырывающегося наружу из большого красного кружка. Даниэль был одет в белую майку, на ногах белые кроссовки с зелеными шнурками.

– Но зачем так рано? – спросил я. – И разве на вас не реагируют датчики?

– Я привык рано бегать, чтобы ни с кем не пересекаться, – сказал Бони и вытер лицо футболкой, обнажая загорелый живот. – Даниэлю приходится страдать из-за моих привычек. А что касается датчиков, Мерав дала нам код и доверила включать их по вечерам и гасить утром.

– Правда?

– Для этого я и заставил Даниэля бегать со мной, – проворчал он, – думаешь, она позволила бы мне делать это одному? Нам к тому же приходится бегать по тому маршруту, который она утвердила, чтобы мы всегда были на высоких участках, которые