Одни сутки войны - Виталий Мелентьев

Он опять наклонился к ней, поцеловал за ухом, вдыхая ее запах и понимая, что поцеловать по-настоящему он сейчас не имеет права. Может, но не имеет права: улица, ходят люди, а то, что пробилось в нем, не терпит чужих взглядов.

15

В дальний лес они вошли на рассвете. На опушке Матюхина окликнул Грудинин:

— Товарищ младший лейтенант, оглянитесь.

Матюхин оглянулся. Позади остались дальняя луговина, незасеянное поле, перелесок. Все как обычно, все как на карте. Андрей пожал плечами. Сутоцкий подошел поближе, с острым интересом вглядываясь то в одного, то в другого.

— Ничего не заметили?

— Нет… как будто…

— Неужель не замечаете следов?

Никто следов не видел — трава и трава. Грудинин смотрел на них как на неразумных: как можно не видеть, когда все так ясно и понятно.

— Дак вон же… глядите… стежка — она ж прямо в глаза бьет. Трава ж не весенняя, которую примнешь — она поднимется. Дело к осени. Бурьян ломкий, положил — уже не встанет. А мы ж вчетвером протопали. Умяли.

Только после этого разведчики увидели собственный след — почти прямую, лишь изредка искривляющуюся тропку.

— Хорошо, если фрицы дураки, не заметят. А умный же да опытный лесовик враз засечет.

— Откуда у них… лесовики? — усмехнулся Сутоцкий.

— Не говори. У них же финны есть. У этих глаз точный. Я с ними в дуэль играл. Знаю ихнюю силу. Не финны, и в разведку бы не попал.

— Что, испугался? Думал, у нас легче? — недобро пошутил Сутоцкий.

Грудинин внимательно осмотрел его скуластое, угловатое лицо.

— Нет. К вам я ж после госпиталя пришел. А в госпиталь меня ж финн отправил.

— Ладно, Сутоцкий, — оборвал Николая Матюхин. — Дело серьезней, чем ты думаешь…

— Об этом раньше думать следовало! — разозлился Сутоцкий. — Сейчас поздно.

Что-то вызывающе обиженное проступило и в тоне Сутоцкого, и во всем его облике. То, что раньше только иногда прорывалось в нем и что Андрей принимал за попытку Николая установить более короткие отношения с ним, вдруг обернулось иной стороной. Похоже, Сутоцкий завидует Андрею. Завидует и не доверяет.

Можно было вспылить и оборвать старшину, но поступить так в самом начале их нелегкого пути Андрей не мог, да и догадка есть всего лишь догадка. Поэтому он обратился к Грудинину:

— Что предлагаете?

— У фрицев же собачки…

— Знаю! — резко ответил Андрей: который раз ему сегодня напоминают о собаках. — Что предлагаете?

Грудинин быстро и немного обиженно взглянул на Андрея, но сдержался.

— Вот я ж и говорю, у фрицев собачки. Если кто увидит след и пустит по нему собак, те даже в лесу нас и завтра, а может, и через день разыщут, потому что сапоги у нас мало того что не по-немецки воняют, еще и полем пахнут, бурьянной пыльцой…

— Бормочет неизвестно что, — буркнул Сутоцкий.

Грудинин и не посмотрел в его сторону.

— Значит, нужно этот запашок отбить, прикрыть его лесным.

— Как? — спросил Андрей, поглядывая на Сутоцкого.

— Способов много. Я ж советую разыскать муравейник и муравьями оттереть сапоги.

— Как это — муравьями? — опешил Андрей.

— А вот так — выловить мурашей и растереть их на сапогах. На подошвах, союзках, а крепче всего в рантах. Запах, он же в рантах держится. А то еще грибами можно натереть. Только ж боюсь, что собаки тонкие — сразу разберут, например на полянах, что грибов нет, а грибами пахнет. И опять же смогут взять след. А муравьи везде. Лучше бы, конечно, больших найти, рыжих. Или черных. Мелкие, они и лесу полезней, и запах у них не такой сильный, и, главное, они ж далеко от гнезда не ходят. А большие муравьи везде ползают.

— Ладно. Пошли искать муравьев. Кстати, двигаться и впредь парами, на расстоянии зрительной связи.

Так они вошли в лес, приглядываясь к стволам и кочкам, пока не разыскали нужный муравейник, стали ловить больших черных лесных муравьев и, морщась от брезгливости и укусов, натерли ими сапоги.

— Вот теперь поспокойней, — мягко улыбнулся Грудинин и, кажется, впервые перестал сутулиться.

В лесу он неуловимо, но разительно изменился. Острее стали его маленькие и обычно чем-то недовольные узкие глазки. В них мелькали острый интерес и даже улыбка, словно он видел что-то очень ему дорогое и приятное. Походка стала легкой, скользящей, и хотя он распрямился, все-таки не стал от этого выше: на ходу он пружинил в коленях. И движения его больших узловатых рук стали точными и стремительно-легкими. Винтовку он теперь повесил на шею, на удлиненном ремне, и расположил ее наискосок вдоль тела — так она не мешала ему при движении, но в случае нужды он мог сразу же ее вскинуть.

— Много охотились? — спросил Андрей.

— В лесу же вырос, товарищ младший лейтенант.

В этом уставном с добавлением полного звания ответе пожилого, по мнению Андрея, человека здесь, в лесу, в тылу врага, ему почудилось что-то чуждое, ненужное. И Андрей сразу решил:

— Вот что, Грудинин, называйте меня просто по фамилии, а еще лучше — командиром. Оно и точнее, и короче…

Он недоговорил, но Грудинин понял его:

— Это уж точно! В лесу оно жив самом деле… как-то короче надо.

Потом они сошлись вчетвером, проверили компасы и наметили азимуты. Теперь нужно искать эсэсовцев.

Лес стоял тихий, словно притомленный. Хорошо пахло грибами и сухим листом. Иногда взлетали птицы, усаживались на ближние ветви и косили глазками-бусинками на разведчиков.

— Это ж хорошо, — покивал Грудинин. — Птица непуганая. Однако странно — сорок нет.

— Чего же странного? На кухни к эсэсовцам слетелись.

— Разбираетесь… Сорока да сойка — самые проклятые птицы. Чуткие, они ж раньше всех заметят человека и обязательно поднимут ор. Их в нашем положении надо побаиваться. Умному человеку сорока или сойка мно-огое расскажет.

Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, падением посорок, шумом листвы.

Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.

Сорока сразу смолкла, и весь лес замер — ни шороха, ни трепета.

— Что это вы? — удивленно спросил Андрей.

— Это? — отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. — Это ж сокол-тетеревятник так кричит, когда на добычу идет. Кричит он и по-другому, а вот так, когда на добычу идет. Сороки и сойки — лесные сторожа — очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат — знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.