Заклятый друг (СИ) - Джойс Нэн

— Замёрзла? — отряхиваю листья, прилипшие к волосам. На её румяных щеках полоска грязи.

Она сейчас похожа на сбежавшего из дома подростка.

Её хочется пригреть. Позаботиться. Научить.

— Когда просто стою — холодно.

— Пойдём домой. Ваня скоро проснётся.

— Ты побудешь с нами?

— Конечно.

Мы идём в сторону дома.

— Я придумала, где хочу провести медовый месяц, — она прижимает свои пальцы к моим, когда я беру её за руку.

— Так, я весь внимания.

— Ты рассказывал, что у тебя остался домик в деревне. Бабушкин.

— Соболева, там туалет на улице, и буржуйка вместо центрального отопления.

— Ты не справишься?

— Справлюсь, конечно. Но…

— Я умею вести хозяйство, я выросла в доме. Там будем только мы втроём. Воздух, грибы, тесные комнатки. Хотя бы пару недель, а?

Понимаю, что она не шутит. Соболева готова уехать со мной в маленький поселковый домик. И ей даже в голову не приходит, что все те наряды, которые она скапливала в гардеробной за время нашего брака, там ей будет негде носить.

Потому что Даша, которая не помнит, почему мы теперь вместе, не нуждается в этих нарядах. И плевать ей на то, кто как на неё посмотрит. Позавидует ли ей. Поставит ли лайк.

Ей не нужны мои деньги. Как и было раньше.

Она просто хочет, чтобы мы были вместе.

— Хорошо. Я завтра съезжу посмотреть дом. Сниму видео. И вечером вернусь, обсудим ещё раз.

— Спасибо, Макс. Я уверена, что нам там будет здорово.

Разуваемся. Доходим до ванной комнаты.

Она останавливается. Поворачивается.

Её лицо словно светится изнутри.

Она смотрит с безграничной добротой.

Как будто ей никогда и не надо было прощать.

— Давай сегодня, — она бодает меня лбом в грудную клетку, снова поднимает взгляд, — давай просто поспим в одной кровати, хорошо?

Даша любила меня.

И если бы я всё не испортил, этот день мог бы стать правдой.

Я снимаю часы и прячу в карман.

И смотрю на неё так, как тогда, в тот вечер.

С пустотелой похотью, оболочка у которой оголённые провода.

И с ненавистью спрашиваю:

— Можно я помогу тебе?

Соболева стоит спиной к двери. Я упираю ладонь рядом с её головой. И толкаю дверь.

Даша тяжело сглатывает. Свистящий вдох затыкает ей горло.

Наклоняюсь к уху. И пока веду ладонью по её бедру, словно задирая платье:

— Ты позволишь мне, Чуточка? Искупать тебя.

63. Макс. Прошлая осень

Лучше бы она не приходила.

Чтобы пережить черноту, нужно хорошенько её прощупать. Каждый квадратный миллиметр черноты.

А светлые вкрапления всё искажают. Даша своим появлением распыляет их на жизненное полотно целиком.

— Ты чего трубку не берёшь? Я же волнуюсь, — она перешагивает порог.

В коротком платье, которое открывает красивые бёдра с углублением между мышцами сбоку. Эта впадина отчётливо проступает, когда Даша наклоняется, чтобы расстегнуть босоножки.

— Не разувайся.

Даша поднимает на меня голову. И смотрит с беспокойством.

Да я и сам прекрасно слышу свой голос. Как эхо. Пустое. И невнятное. Будто слова не человек воспроизвёл, а тень.

Кажется, я сам себя жалею.

Нужно трансформировать жалость в ярость. И направить её на кого-то другого. Ещё живого.

— Там дождь был. Пока дошла от метро, заляпалась, — выворачивает ногу, пытается отряхнуть с тонкой щиколотки присохшую грязь. — Бесполезно. Коля сказал, ты здесь уже второй день зависаешь. И ни с кем не хочешь разговаривать.

— Не соврал.

— Значит, не только меня игноришь?

— Не только.

Она убирает чёлку со лба. Ей неловко. Всматривается в меня. Пытается отыскать хоть микроскопическую трещину, чтобы пробиться через эту глухую стену безразличия моего ко всему, даже к ней.

— Я пришла, чтобы побыть с тобой. Могу просто помолчать. Хорошо?

Трещин нет, но она всё равно пробирается в моё пространство. Затекает в мысли и чувства. Своим этим взглядом, интонацией, и ещё чем-то невидимым. Заставляя верить, что когда-нибудь у меня всё снова будет хорошо.

И я злюсь на неё за это. За способность влиять на меня в лучшую сторону.

— Давай не сегодня, Даш. Давай завтра.

И она добивает меня.

— Я завтра улетаю, Макс. В Перу. Серёжа вернулся раньше… Мы с ним улетаем.

Я готов.

Я сжимаю кулаки.

Чтобы ноут полетел в стену.

Чтобы зеркало разбилось на осколки.

Чтобы кресло проломило ламинат.

Чтобы бронзовая фигура пробила окно.

Я готов…

…запереть Соболеву здесь с собой.

И завтра, когда припрётся её жених, спустить его с лестницы.

Никуда её не отпустить.

…но это ничего не изменит.

Я беспомощен перед тем, чтобы заставить её меня любить.

— Тогда иди к нему. Зачем пришла? Вы не виделись полгода, — отворачиваюсь и иду к креслу. — Наслаждайтесь друг другом! Пока один не предал другого.

Она молча идёт за мной. Немного ждёт. Просто стоит. А я сижу напротив Маринкиного ноута, и застывшее изображение, мешанина из телесных цветов, с него излучает на меня травящие волны. Жжёт кожу на лице хуже открытого огня. Не уничтожая поверхность. А изъедая, как радиация, изнутри.

Даша перемещается по комнате. Тащит тяжёлое кресло из угла ко мне. Скребёт его ножками по полу. Ставит рядом со мной. И садится.

Она не смотрит ни на экран, ни на меня. Сложила руки на коленях. Опустила голову. Пересчитывает пальцы кроткими, рваными движениями.

Я тяжело выдыхаю.

Азарт поделиться с ней всем тем говном, в котором я барахтаюсь, но не тону и не задыхаюсь, возвращает меня к жизни.

— Как Вы относитесь к порнографии, Дарья Васильевна?

Мы встречаемся взглядами. И между нами пробегает ток.

Очень похожий на тот, который часто проскальзывал, когда мы случайно встречались взглядами, пока каждый думал о чём-то своём. И замирали. Просто молча смотрели друг на друга. И от этого становилось немного неловко. Как будто мы невзначай проговорились вслух. Сказали то, что не должны были говорить. Не хотели, чтобы это слышали. Признались в чём-то сокровенном. Она мне. А я — ей.

…в чём-то, что касается только нас двоих.

Сейчас это ток другого рода. Очень опасный. Для неё.

— Никак, — пожимает плечами. — А что?

— Смотрела когда-нибудь? Да что я спрашиваю? Ты же ещё девственница. Или Серёжа уже успел взять обещанное?

— Ты злишься. Это нормально.

— А должен скорбеть. Разве нет?

— Говорят, что такое бывает. Когда близкий тебе человек умирает, ты можешь злиться на него, как будто он тебя бросил. Хотя он, конечно, не виноват в этом. Ну, если речь не о самоубийстве, конечно.

— Ху-е-та.

— Послушай. Твой папа и твоя невеста разбились. Сразу два близких тебе человека. Погибли. В один миг. Может, ты думаешь, что твой папа виноват. Ну, подсознательно. Он неаккуратно вёл машину. Или Марина его отвлекла… Наверное…

— Хуйня это всё! У меня есть железобетонный повод, Дашенька, чтобы злиться. Ненавидеть их обоих. Давай-ка я тебе кое-что покажу.

Щелчок мышки. И изображение на экране оживает.

Комнату заполняют хриплые мужские стоны. Редкие и тяжёлые. Перемежаются с высокими и частыми женскими.

Даша испуганно смотрит на меня. И я вижу, что на её лицо как занавес на сцену, медленно, движимое испорченным механизмом, наползает отчаяние.

— Вот, полюбуйся, — я хватаюсь за подлокотник кресла, в котором сидит Соболева, и притягиваю его максимально близко к себе.

И прижимаю ладони к её лицу. Грубо, так, что она морщится. Заставляю повернуть голову к экрану.

Смотрю туда вместе с ней.

Марина скачет на моём отце. Её лифчик сполз под груди, которые трясутся и подпрыгивают. Она елозит бёдрами по кругу. А его короткие смуглые пальцы вминаются в её белую тонкую кожу на талии.

Меня подташнивает. От этого мезальянса. Молодая и старый. Гладкая и волосатый. Худая и жирный. Моя невеста и мой отец.

Трахаются. Здесь, в этой комнате.