Заклятый друг (СИ) - Джойс Нэн

— Но жениться ты собирался на Марине. И спал ты с ней.

— А я должен был предложитьтебеспать со мной?

— Нет, конечно.

— Ты только о Серёже и говорила, о том, как любишь его. И что у вас общая мечта. Я не собирался лезть и ломать всё это.

— Значит, я просто была тебе не нужна. Иначе ты бы любым способом…

— Да блядь! Мне нужно было любым способом остаться рядом. Ты бы отшила меня. Как Колю. Ты никого кроме Серёжи не представляла. И я подумал — друзья так друзья. Хоть так.

— Это совсем не в твоём стиле, Макс — не добиваться своего.

— Я добился. Ты со мной. Ты — моя.

Она громко сглатывает и ёжится.

— И тебе стало неинтересно. Поэтому ты завёл любовницу.

— Ты правда думаешь, что я стал бы обманывать тебя?

Долго смотрит. Наконец, решительно мотнула головой.

— Ты осталась со мной. И я бы ни за что в жизни этого не проебал.

— Если… — она опускает голову, и только после этого делает шаг ко мне. Неуверенно, будто почва между нами ненадёжна. — Если у нас всё было хорошо, и не было никакой любовницы. Тогда просто… — поднимает взгляд. — Просто поцелуй меня сейчас.

57. Даша

— Я не буду этого делать, — говорит, а сам смотрит на мои губы голодным разбойником. — Пока ты всё не вспомнишь.

— Очень благородно. Разве можно было ожидать от тебя другого ответа?

— Тогда зачем предложила?

— Боялась, что ты откажешься. А я больше не хочу бояться. Лучше сделать, и пожалеть, чем жалеть о том, что не сделала.

Прохожу мимо, толкаю его руку плечом.

Шорох кожаной куртки за моей спиной.

Пальцы на локте. Такие горячие. И такие цепкие, что мне больно.

Он выхватывает меня из пустоты.

Тянет сквозь холодный туман.

Забирает себе.

Опрокидывает лопатками на его руку.

Наклоняет низко. Надвигается. Нависает надо мной.

Ладонь под мою голову.

Его сомкнутые пальцы словно наполненная озёрной водой чаша. Студёной. Ещё не пригретой солнцем.

Лицо слишком близко. Рывком, даже быстрее, будто я моргнула. Или просмотрела видео с помехой.

Эта помеха проглотила самое главное — грань, за которой Макс и Даша больше не два отдельных существа.

Черты его лица искажаются, смазываются. Остаются только голубые глаза, в которых раньше было мало чёрных крапинок.

Я видела его так близко тысячу раз во сне.

А мурашки так бегут по телу, словно в кошмаре.

Зажмуриваюсь.

Его тёплые губы толкаются в мои.

Мы замираем оба.

Я будто не верю, что это происходит. Хочу прощупать. Хочу убедиться.

Настолько сфокусировалась на этом, что губы онемели в тех точках, где мы соприкасаемся.

Макс издаёт звук, похожий на прерванную, не протянутую как следует «м», и выдыхает носом.

Ветер его дыхания щекочет мне ноздри. И я слышу, как размыкаются его губы. Словно при воздушном поцелуе. Хотя мы по-прежнему прижаты друг к другу. Но это так хорошо отражает расстояние, которое всё равно между нами есть сейчас не физически.

И Макс первым начинает прощупывать эту фантастическую реальность.

Продвигается напряжёнными приоткрытыми губами вдоль моих. До уголка. Вверх. Прижимает. Проводит. Обхватывает.

Сначала верхнюю. Затем нижнюю. Поочерёдно толкает их друг к дружке. Как будто хочет сомкнуть мои губы плотно.

И когда я послушно поджимаю их, втягиваю внутрь, чтобы слизнуть с краёв его вкус, он проваливается между ними.

Я впускаю. Вдыхаю глубоко. И грудь так распирает, что я ахаю.

Скользнув внутри меня языком, он с нечеловеческим придушенным стоном отстраняется.

Возвращает мне строгое вертикальное положение. Притягивает мою голову к своей грудной клетке.

Макс дрожит.

И мне становится тяжело внизу живота.

От такой череды его реакций на меня: агрессия, ярость, нежность, уязвимость.

Я жмусь щекой к холодной кожаной куртке. Голове тепло от дыхания Арского.

Мне нравится ощущать, как его пальцы переплетаются с моими волосами. И как его ладонь давит на лопатки, решительно и трепетно одновременно. Так снимают со стекла бабочку, зажимая ей крылья. Чтобы не поранить, но и не выпустить прежде, чем откроется окно.

— Если бы ты знала, как давно я хотел тебя поцеловать, — голос, подернутый хрипотцой.

— Неужели я ни разу не просила за этот месяц?

— Нет.

— А ты сам не предлагал.

— Не предлагал.

— И мы просто…просто разговариваем целыми днями?

Он усмехнулся:

— Полтора года дружбы, когда мы просто разговаривали целыми днями — тебя не удивляют, а месяц удивляет?

— Мне нравится ощущать твои прикосновения. Очень. Неужели…

Он прижимает меня крепче, как на прощание. Буквально стискивает. Слишком сильно для того, чтобы я смогла продолжать разговаривать.

— Я так боюсь, что ты меня простишь…

Этот рваный шёпот залил мои уши плотной и мутной водой.

— За то, что я всё забыла из-за аварии?

— За то, чтоты забыла.

Он вздрагивает, отстраняет меня. Проводит пальцами по моей щеке. Заглядывает в глаза.

Мне так жалко его.

Я накрываю его руку своей. Сквозь слёзы лицо Макса расплывается, будто туман стал плотным как из зловещей сказки, и мы оба утопаем в нём.

Кажется, Арский сейчас воспользуется этим туманом, и исчезнет, как злой фокусник. Чтобы больше никогда ко мне не вернуться.

Говорю как можно убедительнее:

— Вдвоём мы со всем справимся.

— Нас трое.

— Ну и собака, да.

— Тогда четверо.

— А…кто четвёртый-то? — прищуриваю один глаз. — Свекровь?

— Дома наш сын.

58. Даша

Ты дышишь. Делаешь около двадцати вдохов в минуту. Но вспоминаешь об этом только тогда, когда что-то мешает тебе дышать.

У тебя есть сердце. Оно бьётся с частотой около восьмидесяти ударов в минуту. Но вспоминаешь об этом только тогда, когда что-то сбивает его привычный ритм.

Жизнь может оборваться в любую минуту. По тысячам причин. Но ты вспоминаешь об этом тогда, когда счастлив. В такие моменты ты больше всего ценишь, что она у тебя есть.

Я ошибалась. Когда думала, что после встречи с Максом у меня наконец появилось ощущение полноценности жизни, своего обретённого места в мире, правильности того, что я делаю, и того, что буду делать.

Это ощущение было неполным. Но я не могла этого узнать, пока не сравнила.

С ощущением от того чувства полноценности, которое ты испытываешь, когда держишь на руках своего ребёнка.

Сама себе завидую, что я мать.

— У нас есть ребёнок, — я глажу Ванечку по пухлой щёчке, и его гуление накрывает собой тяжёлый выдох Макса, заполняет нежной мелодией неуютную комнату особняка. — У нас есть сын, Макс.

— Вот видишь. А ты мне не верила.

— Дурацкая память. Как она могла такое потерять?

— Всё вернётся. Нужно просто немного потерпеть.

— Я не вынесу, если не вспомню, как впервые увидела его. Как узнала, что он у нас будет. Его первую улыбку.

— Вспомнишь.

— Какой же он хорошенький. Это невозможно. Невозможно не улыбаться, когда он тут, со мной.

— Ты никогда не плакала, когда брала его на руки. Меня всегда это удивляло.

— Зачем же плакать?

— Это волнительно. Узнать, что у тебя есть ребёнок, когда ты не помнишь ничего.

— Даже от счастья в таком случае невозможно плакать. Он вызывает только чистую радость, настолько чистую, что омывать её слезами совсем ни к чему. Иван Максимилианович Арский. Невероятно! — смотрю на Макса. А вот у моего мужа глаза, кажется, на мокром месте. — Кто придумал имя? Я?

— Ты давно говорила, что если у тебя будет сын, ты назовёшь его Ваней. Да и мне самому нравится, если честно. Красивое русское имя.

— Спасибо тебе, Макс.

— За что?

— За него. У меня одной не получилось бы.

Он улыбается мне в ответ. Но в этой улыбке столько наигранности, что мне становится не по себе.

— Побудьте вдвоём, — его голос дрогнул. Встаёт: — Мне надо решить кое-какие вопросы. А потом я вернусь.

— Ты уезжаешь?