Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

но в наличии таких природных качеств, как умение любить, сочувствовать, сопереживать (сцена расстрела заключенного, «собачий бунт»). Таким образом, как показывает Владимов, природные («человеческие») качества характера Руслана оказались загнанными в отдаленные уголки его сознания, памяти, существа, но не уничтоженными безвозвратно, что дает основание автору надеяться на «возвращение на круги своя». В этом смысле проснувшееся перед смертью понимание Русланом (не умом, а сердцем) Трезорки, чувство благодарности и признательности указывают на желание автора обратить внимание на такие образы, как Потертый и Трезорка, на те персонажи, которые выглядят нелепо и малопривлекательно, но, по мысли художника, являются истинными носителями скрытых духовных сил народа и нации[162].

Потертый — бывший заключенный, «суетливый человек» со «слезящимися глазками», с «дурацкой манерой беспрестанно хихикать и чесать при этом всей пятерней небритую щеку», «в сильно потертом пальто» (c. 25)[163], который, будучи в прошлом участником «выставки народного ремесла» (c. 42), в лагере «настоящей работы никому не делал» (c. 88). Именно он, подобно Ивану Денисовичу, в качестве определяющего компонента в отношениях с человеком избирает не социально — идеологическую, а духовно — национальную детерминанту. Именно его образ насыщен всеми чувствами, которые способен пережить человек, наконец, именно с ним в повести связаны все рассуждения или даже только упоминания о душе (c. 25, 73, 89). Трезорка же составляет «собачью» параллель образу Потертого. Подобно своему хозяину, Трезорка внешне «ничтожный», «криволапый», «с раздутым животом и недоподнятыми ушами» (c. 39). Но за внешней непритязательностью скрыты и верность долгу (c. 81, 82, 83), и осознание своего места, и наличие собственного житейского опыта, и, что, может быть, самое важное — способность не превратиться в ничтожество (c. 82).

Характеры Потертого и Трезорки созданы Владимовым в продолжение характера Ивана Шухова. Образ мыслей и поведение Потертого и Трезорки не определяются их интеллектом, социальным статусом или воспитанием. Их жизненным поведением управляет природный инстинкт, интуитивное знание законов жизни и неосознанно — стихийное стремление к самопожертвованию: «Трезорку учила жизнь, она его колошматила и ошпаривала…опыт был суров и порою ужасен, но зато — собственный опыт, зато Трезорка ни у кого не занимал ума…» (c. 83). Если караульным псам во всем «нужен был приказ», то «никудышный» Трезорка «сам разбирался, что к чему», «просто он был на своем месте» (c. 82).

Близкая солженицынской расстановка персонажей (Буйновский погибает, Иван Денисович выживет; Руслан погибает, Трезорка выживет) позволяет увидеть не внешне — формальную близость позиции Владимова мироощущению Шаламова, но сущностную близость художника позиции Солженицына, веру писателей в то, что искусственно «сделанное» государством, может быть исправлено и скорректировано естественным ходом природного (национального) развития[164].

«Ночной дозор» Михаила Кураева: тенденции абсурдизации

В непосредственной близости к повести «Верный Руслан» стоит повесть Михаила Кураева (р. 1939) «Ночной дозор»[165], автор которой вслед за Г. Владимовым избирает главным героем своего повествования не «жертву», а «палача», бывшего сотрудника НКВД, производившего аресты и допросы «врагов народа», а в настоящее время (действие отнесено к середине 1960–х годов) «стрелка ВОХР тов. Полуболотова»[166].

Подобно Руслану, герой «Ночного дозора» неистово хранит верность былой Службе, тем идеалам и принципам, которые сформировали его личность и определили его жизнь. Он восхищенно вспоминает: «А эпоха была прекрасная, каждый день приносил на алтарь новые успехи благодаря сознательному отношению кадров к своему делу» и «порядок был исключительный» (что означает: «Если коммунист, то без санкции райкома не арестовывали, если райкомовское начальство, то санкция обкома непременно»), и жизнь герой «прожил, как велели…»

В своей «ночной исповеди» (подзаголовок повести — «Ноктюрн на два голоса при участии стрелка ВОХР тов. Полуболотова») герой Кураева не просто откровенно рассказывает о «сложностях» своей прежней работы, о странностях поведения «врагов народа», о верности исполняемому долгу, но с упоением и любовью вспоминает «удовлетворенность» ее результатами, свою «важную» роль в деле «расчистки дороги» «новому миру», когда бы «люди могли спокойно веселиться и рукоплескать вождям», испытывать «непревзойденную любовь к вождям… непревзойденную».

Рассказ Кураева ведется от лица субъективно честного человека, искренне убежденного в собственной моральности, в значимости и необходимости исполняемой им работы, в оправданности чувства собственного достоинства и уважения, которое он к себе испытывает. Создавая образ героя, «восторженно слившегося с эпохой» (А. Латынина), Кураев сознательно не делает из него ни изверга, лишенного разума и чувств, ни мерзавца, опустившегося на дно жизни. Художник пишет портрет обычного человека — «как все», исполнительного, работящего и порой даже нежно — сентиментального (вспомним, например, его «добродушие» на ночных допросах или слабость к соловьиным трелям).

Но кураевский герой «как все» — это уже не солженицынский тип «из гущи». В «Ночном дозоре» в противостоянии личности и государства прослеживается превалирование последнего над первым: индивидуальное (как у Шаламова или Владимова) и народно — национальное (как у Солженицына) оказывается подавленным идеологически — государственным и общественно — социальным. Кураев фиксирует процесс нивелировки личности, утраты собственного «я», полного растворения в массе, когда «люди» превращаются в «кадры», человеческие, но «ресурсы», когда личная воля подменена приказом, когда представления о нравственности и морали обретают кардинально противоположное традиционному и общепринятому наполнение. Это уже не традиционный подход к серьезной и страшной теме лагеря, но абсурдиация ее.

Повесть Кураева «Ночной дозор» имеет подзаголовок — «Ноктюрн на два голоса при участии стрелка ВОХР тов. Полуболотова». Как известно, ноктюрн — это прежде всего «ночная песня»[167], и это уточнение находит свое оправдание в тексте — сюжетный план повести разворачивается ночью, когда стрелок ВОХР тов. Полуболотов «поет» свою ночную песню. Причем, эта песня — монолог не просто звучит в ночное время, но и обращена преимущественно к описанию событий, имевших место именно ночью.

Образом ночи открывается повествование: первую главу повествования составляет лишь одна фраза — «Я белые ночи до ужаса люблю…» (с. 419)[168]. Уже эта первая глава — фраза дает представление о том, что повествование ведется от первого лица, в ключе субъективного — лирического — монолога («ночной песни») главного героя тов. Полуболотова.

Фразу, открывающую повествование, Кураев строит таким образом, что в первый момент мало ощущается драматизм (точнее трагизм) темы, к которой обращается автор (и герой). Скорее наоборот. Своей конструкцией фраза ориентирована на классические модели поэтических строк «золотого века» русской литературы: как Пушкин выделял главное слово в строке ее местоположением: «Я вас любил…», ставя его в сильную пост — позицию, так и Кураев, кажется, акцентирует лирическую субъективность героя, его поэтический настрой, переживаемое им в отношении белой ночи чувство — в