Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

На этом фоне кажется совершенно иным отношение к работе — службе только Руслана. Он остается, пожалуй, единственным тружеником среди двуногих и четвероногих существ, ибо для него Служба была и остается «превыше всего» и «лучшей наградой за службу была сама Служба». Почти любой эпизод повести свидетельствует о полном соответствии Руслана Службе и о его высоких «служебных» показателях. Руслан искренне любит службу и может быть горд тем, как он исполняет свои обязанности по отношению к ней.

Однако с разрушением колючей проволоки и уничтожением границ между зоной и волей становится очевидной бесплодность и никчемность руслановой службы. Уничтожение Службы приводит к тому, что высокие служебные показатели Руслана фактически остаются невостребованными: его умение ловить, хватать, задерживать, караулить, подстерегать оказывается ненужным, если не считать его «прикладного» характера в добывании живой лесной пищи да в нелепом патрулировании безобидного и вольного Потертого. К тому же сам Потертый безропотно и без особого принуждения принял на себя уже ставшую привычной роль конвоируемого. Кажется, что именно это последнее — «добровольное подчинение» силе — и хочет вывести на уровень всеобщности автор: «…да и мало ли способов заставить человека подчиняться, не беря его за горло» (с. 101).

Владимов показывает, что верность и исполнительность, рвение и привычка к «лагерной работе» приводят не просто к утрате традиционных трудовых навыков (Хозяин, Стюра, Потертый, псы), но становятся угрозой для окружающих (Потертый, комсомольцы — строители), неизбежно ведут к гибели и саморазрушению героя. По природе доверчивый, на службе Руслан научился не доверять никому, будучи от рождения жизнерадостным и веселым, стал замкнутым и злобным, поначалу сочувствовавший даже зекам, позднее он чуть не бросился на своего «любимого» Хозяина. Труд в условиях лагерно — тоталитарной системы, по Владимову, — категория безнравственная. Служба сделала цепными псами всех, собак и людей, те же, кто не поддался дрессировке, «служебной науке», погибли, подобно Ингусу или инструктору.

Таким образом, автору повести важно подчеркнуть, что изначально, по природе, охранники и конвойные, будь то собаки или люди, не были злодеями, негодяями или подлецами, таковыми их сделала Служба. Их «дрессировали», «выковывали», «выплавляли», «делали» десятилетия советского строя, многие годы тоталитаризма. Если Солженицын и Шаламов указывали на признаки нравственной деградации людей, насильственно заключенных в пределы зоны, то Владимов показал неизбежные и необратимые последствия разложения и разрушения духовно — морального облика людей, представляющих власть, государство, систему внутри лагеря (Хозяин, Руслан), так же, как и людей, представляющих само государство, общество, волю (Стюра: «каких гнид из нас понаделали»). Государственно — лагерная система уродовала и травмировала не только заключенных, подконвойных, осужденных, но и заключающих, конвоирующих, осуждающих, так же, как и молча соглашающихся с этим, наблюдающих, «посторонних».

В «Верном Руслане» Владимов показывает, что процесс взаимодействия государства и лагеря приобретает двустороннюю направленность, неизбежно приводя к размыванию границ между наказующими и наказуемыми, волей и зоной, государством и лагерем. Неслучайна и терминологическая близость «свободных» и «лагерных» понятий, которая обыгрывается автором: «зона» (лагерь) — «рабочая зона» — «жилая зона» — «зона» (район) (с. 40, 44). Порядки и установления «здесь» и «там» оказываются не просто близкими, но взаимозаменяемыми: оттого с такой легкостью лагерь зеков превращается в лагерь комсомольцев — строителей, оттого строй прибывшей молодежи так напоминает недавние стройные ряды выводимых на работу подконвойных («Они сами построились в колонны» (с. 97) и «свою проволоку <…> натягивали сами» (c. 98). В повести Владимова даже «вольный» фонарь «конусом желтого цвета» напоминает зонный прожектор и обнаруживает родство с «подневольным» светилом — луной (c. 48). А если вспомнить фразу, произнесенную в буфете, который «все — таки вам не зона», о том, что «в общественных местах намордник полагается» (c. 29), то еще очевидней становится идея «одной всеобщей счастливой зоны» (c. 93), где главная награда — цепи (c. 79), кандалы (c. 79), постромки (c. 94) или, как в данном случае, — намордник.

Обращает на себя внимание тот факт, что «звания человек» в повести удостаиваются и конвоиры, и заключенные: «Ты человек и я человек», — обращается Хозяин к Потертому, на что следует ответная реплика: «Я тебя, брат, понимаю…» (c. 27). Цитируемый диалог не только передает атмосферу всеобщей аморальности, сдвинутости нравственных пределов, безграничного всепрощения, но и той «братской» общности, которая царит между зоной и волей, и которая свидетельствует о пассивности, равнодушии и непротивлении личности тоталитарному государству[160]. Внешне противоположные, разнонаправленные силы, воплощенные в образах Хозяина и Потертого, один из которых рвется в зону, другой на волю, на самом деле оказываются устремленными к одной точке, одним и тем же поведенческим стереотипам. Что же касается Руслана, то Владимов ставит его в такое положение, когда он, являясь представителем охраны, караула, зоны, по своим личным качествам оказывается вне их, не совпадая ни внешне, ни по сути ни с «хозяевами», ни с «потертыми».

Если отвлечься от того, что главный герой Владимова — караульная собака, и напомнить, что в повести «собаки, как люди», то можно утверждать, что Руслан сродни таким характерам, как Буйновский у Солженицына или Андреев у Шаламова. Напомним, что Буйновский в «Одном дне…» тоже «заражен службой», «травмирован» советской властью, «сделан», ибо, даже находясь в заключении, продолжает верить в коммунистические идеи и социалистические идеалы (сцена столкновения с охранниками). Руслан — конвоир, Буйновский — подконвойный, но, как показывает Владимов, лучшие представители враждующих (или искусственно противопоставленных государством) сторон родственны не только по своей человеческой природе, но и по степени приверженности — «неистовства»[161] — своим идеалам. Однако их противопоставленность временна, ибо условия тоталитарного государства, подобно климату, неизбежно влияют на внешний и духовный облик этих людей и в конечном счете приводят их к единому усредненно — статистическому результату — образцу новой общности людей, советскому народу.

Между тем в образе Руслана обнаруживается качество, которое позволяет говорить об оптимизме художника и близости его концепции Солженицыну. Это качество — верность Руслана не только Службе (приобретенное), но и своей природе, естеству, зову предков (врожденное): «Иногда он видел себя посреди широкой горной долины, по брюхо в густой траве, обегающим овечье стадо… И порою ему казалось: все это происходило с ним когда — то, еще до лагеря, до питомника, до того, как он стал себя помнить, — и он об этом мечтал как о прошлом, которым стоит гордиться. Но — часто и как о будущем мечтал, которое непременно когда — нибудь наступит…» (c. 76–78).

«Зов предков» проявляется в образе Руслана не только как видения или как ранее неосознаваемый навык ловить «живую» пищу,