Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уайпо берет меня за локоть и наклоняется. Она бормочет что-то на ухо, но я разбираю лишь одну фразу: ni mama. Твоя мама.
Я трясу головой.
– Shenme?
Она повторяет сказанное, уже медленнее, и в этот раз я все слышу. Любимый ночной рынок твоей мамы.
Нам навстречу идет семья с двумя маленькими детьми. Младший, подняв голову, смотрит на меня своими большими круглыми глазами. Он тянет сестру за руку и указывает на меня.
– Waiguo ren, – говорит его сестра. Иностранка. Она поворачивается к родителям, теперь сама показывая на меня пальцем. – Ni kan! – Смотрите!
Я слегка отворачиваюсь в сторону, притворяясь, что меня жутко заинтересовал прилавок с обжаренными во фритюре щупальцами осьминога. Неужели люди правда это едят?
– Драствуйте, драствуйте, – говорит продавец осьминогов, с любопытством меня оглядывая.
Слишком многолюдно и тесно. И как я буду искать здесь маму?
– Уверена, ты в жизни не пробовала ничего вкуснее! – восклицает Фэн.
Впереди кто-то начинает кричать, и толпа притормаживает; люди вытягивают головы, чтобы получше разглядеть происходящее. Какой-то человек очень активно жестикулирует и кричит, указывая на небо. Кажется, ему принадлежит дымящийся чан – там на поверхности темного супа плавают маленькие золотые круги.
Фэн с пониманием ахает.
– Он возмущается, что кто-то украл несколько рыбных шариков.
И вдруг я выхватываю из его речи слова. Видели? Птица, красная птица. Огромная!
– Он говорит, что это была грязная птица и что она упала с неба. – Фэн качает головой. – Странно.
– Странно, – эхом откликаюсь я; мой голос звучит пепельно-синим.
– Жалко. Уайпо хотела купить немного – это было любимое лакомство твоей мамы. Но лучшие рыбные шарики продают в Даньшуй. Она специально ездила туда за ними.
Любимое лакомство твоей мамы.
Эти слова кружатся и кружатся в голове.
Твоя мама.
Будто Фэн знала ее. Будто она сама ходила с мамой по этим улицам.
Внутри что-то обрывается.
Тело разворачивается само собой. Ноги словно корнями прорастают в землю. Я пытаюсь сдержаться, но слова, вскипая и поднимаясь все выше, сами слетают с губ:
– Хватит притворяться, будто ты что-то знаешь о моей матери.
– А? – переспрашивает Фэн.
Слова извергаются из меня – ужасные, дикие, черные от ярости:
– Можно подумать, что ты знаешь о ней хоть один реальный факт. Что ты отправилась назад в прошлое и встретилась с ней…
Во мне все бурлит: желудок сжимается, внутренности болят, и мне хочется извергнуть все гневные мысли до единой.
Глаза Фэн широко раскрыты. Ее плечи поникли, и вся она словно сжимается в небольшой горб.
– Прости, я просто пыталась…
– Хватит. Ты не член этой семьи. Ты ничего не знаешь. Почему ты вечно за нами ходишь? Просто оставь нас в покое!
Фэн делает шаг назад, спотыкаясь о свои же ноги.
– Я просто хочу тебе помочь, вот и все.
Я с такой злобой выплевываю слова, что удивляюсь сама себе:
– С чего ты взяла, что мне нужна твоя помощь?
– Ли, – произносит Уайпо.
– Все нормально, – говорит Фэн. Она поворачивается к бабушке и пытается улыбнуться. – Meiguanxi.
Я моргаю, и она исчезает в толпе.
56
После ухода Фэн мы с Уайпо возвращались домой в прозрачной тишине.
В квартире сейчас тоже тихо – все настолько спокойно, что я слышу, как бабушка с дедушкой переворачиваются у себя в кровати. Где-то на улице ведет свой ритмичный отсчет сверчок. Мимо то и дело просвистывает случайный автомобиль. Мои виноватые вдохи и выдохи шумят, словно штормовые волны, разбивающиеся о камни.
Если бы Аксель был сейчас здесь, он бы спросил: «Какой цвет?» — и не уверена, что смогла бы ему ответить. Может быть, цвет, который я еще не открыла.
Я пытаюсь вытолкнуть из головы мысли о Фэн.
Беру лоскуты разрезанных футболок. Снова принимаюсь плести косу; суставы задают направление ткани, пальцы загибаются, удерживая плетение свободным. Я внимательно завожу полоски – то над, то под, то над, то под, – стягиваю быстрые узлы и отпускаю мысли в свободное плавание.
Как-то раз мы с Каро все выходные читали про тетрахроматию и пытались выяснить, нет ли ее у кого-нибудь из нас, а может, у обеих. Это такая редкая штука, при которой ты можешь видеть цвета, которые другие люди не видят. То есть обычный человек, например, может сказать, что небо идеальное синее, а тетрахромат будет настаивать, что оно еще и красное, и желтое, и зеленое.
Может, моя способность видеть птицу – это что-то подобное? Может, у тех из нас, кто видел ее, есть что-то особенное в глазах, в голове, в сердце – что-то, что позволяет нам заглянуть в то, другое измерение с особенно острой ясностью?
Потому что птица – реальна. Должна быть реальной.
Я уверена в этом так же, как в том, что когда-то родилась. Что живу. Что меня зовут Ли Чен Сэндэрс.
А потом я вспоминаю статью, в которой прочитала, что большинство птиц являются тетрахроматами.
Значит, это должно распространяться и на мою мать-птицу. Точно должно. Интересно, видит ли она цвета, которые не вижу я? Может, ее небо полно лиловых и оранжевых оттенков. Может, луна в ее глазах похожа на кисть, которую окунули в миллион разных красок и еще не ополоснули.
Эти мысли, кажется, активируют какую-то особую магию. Оттенки моей комнаты вдруг становятся глубже, словно распускающиеся цветы. Малиновый – по углам. Лазурный – у трещин внизу. Индиго – рядом с окнами. Биолюминесцентный зеленый – по складкам обоев на стене, ближе к кровати. Предметы, которые уже были черными, теперь приобрели более истинный оттенок – темно-смоляной, как пустота.
Я с силой моргаю, и на секунду все проясняется.
Но потом снова опускается чернота – будто растекаются пролитые чернила.
На блестящей поверхности пятна я вижу следы прошлого – воспоминания разворачиваются.
57
Лето перед десятым классом
Я должна была догадаться, что что-то не так, когда папа спустился на кухню, сел и не отпустил ни единого комментария по поводу скетчбука у меня в руках. Он был таким молчаливым, что я подумала: может, он смотрит, как я рисую?
Я отложила карандаш, чтобы глотнуть чая. Тогда он атаковал:
– Ли, как ты смотришь на то, чтобы поехать в лагерь?
Я застыла, не донеся кружку до рта, и вскинула брови.
– Лагерь?
Был конец июня, последние дни девятого
