Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн

class="p1">– Ты видел, что твои родители больше не любят друг друга?

Его пальцы пробежали по краю подушки, которая начала расползаться по шву.

– Не знаю.

Я соскользнула вниз по дивану и оказалась на спине, а ноги образовали арку над холодным полом.

– Я знаю, что эмоции – это что-то внутреннее, но мне интересно, можно ли разглядеть их снаружи? Всегда заметно, когда люди влюбляются, значит, должен быть способ понять, когда они перестают любить друг друга, так ведь?

Аксель тоже сполз вниз, и наши глаза встретились.

– Наверное.

– Как думаешь, можно ли любить друг друга, но все равно быть несчастными?

– Да, – произнес Аксель; это был его самый уверенный ответ за долгое время. – Точно можно.

53

Однажды мы с папой пошли на хоровое выступление, где аккомпанировала мама. Все смотрели на дирижера, певцов, солистов – но наши лица весь концерт были повернуты чуть вправо. Там, склонившись над огромным роялем, сидела моя мать; ее руки становились тяжелыми, как наковальни, каждый раз когда голоса звучали мощным штормом, и превращались в легких, трепещущих лебедей, когда голоса парили низко и тихо.

Ее ритм был точен, как часы. Она сама переворачивала страницы, и ее руки порхали так быстро, что казалось, это какой-то магический трюк – стоит только моргнуть, и все пропустишь. Кроме нас на нее никто не смотрел, но она играла для всего мира. Она была морским существом, а музыка – ее океаном. Музыка всегда принадлежала ей. Музыка жила в ее дыхании, в каждом ее движении. В тот день мама была цвета дома.

54

– Ni kan, – говорит бабушка. Смотри. Она указывает на церковь. Остальные ее слова звучат далеко и неразборчиво.

Фэн стоит так близко, что ее рукав касается моего локтя. От этого прикосновения я поеживаюсь.

– Попо говорит, что здесь твоя мама научилась играть на фортепиано. С ней занималась католическая монахиня, которая увидела, что девочка очень талантлива, и разрешала ей приходить в свободное время попрактиковаться.

– Мы можем зайти внутрь? – Мой голос звучит насквозь ультрамариновым. И, задав вопрос, я вдруг понимаю, что узнаю это место. Я видела его в воспоминаниях из дыма благовоний, видела, как Уайпо стояла на этих самых ступенях и слушала.

Мы толкаем тяжелую деревянную дверь и оказываемся в небольшом фойе. Следующие двери раздвигаются в стороны, и вот мы уже стоим за бесконечными рядами кленовых скамеек, сияющих в теплом свете.

Здесь удивительно тихо: на нас словно опустился огромный стеклянный купол и оградил от звуков города, шума дорог. Слышен лишь тихий ритм дыхания. Смущенные щелчки наших шагов эхом отражаются от мраморного пола. Больше всего меня удивляет, как сильно это место напоминает храмы, которые я видела в Америке, – наверное, я ожидала чего-то совсем другого.

Уайпо тянет меня за руку и указывает на пианино, стоящее в стороне. Кто-то накинул на него бархатную ткань цвета лесной зелени, чтобы оно не запылилось. Интересно, это за ним сидела моя мать, когда ее пальцы учились чувствовать клавиши и расстояние между октавами, а руки перемещались вверх и вниз, отрабатывая гаммы?

Я стягиваю бархат и провожу пальцами по гладкой поверхности.

– Это электрическое пианино, – говорит Фэн. – Того, на котором играла твоя мама, наверное, уже нет.

Сквозь мое тело сочится густое разочарование, темное, как тина.

– Ну что, пойдем на ночной рынок? – говорит Фэн. – Солнце уже садится.

Я выхожу за бабушкой, преодолевая сначала раздвижные стеклянные двери, затем – тяжелые деревянные и наконец – вниз по ступенькам.

Но как только Фэн поворачивает к главной дороге, я улавливаю несколько ленивых, плавных нот. Фортепиано. Пару секунд прислушиваюсь – музыка точно доносится из храма.

– Ли, – говорит Уайпо как раз в то мгновение, когда я разворачиваюсь и бегу обратно наверх.

Музыка улетучиваетcя, как только я распахиваю внутреннюю дверь.

Передо мной ряды пустых лавок. Пианино на своем месте, бархатная ткань скомкана на банкетке, где я оставила ее, забыв снова накрыть инструмент. Вокруг никого.

Я выхожу наружу. Уайпо вопросительно на меня смотрит.

Фэн замечает мое выражение.

– Все в порядке?

– Мне показалось, что кто-то играет.

Фэн пожимает плечами.

– Может, ветер балуется.

Слева слышится шелест, и, развернувшись, я вижу всего в нескольких шагах от нас молодого человека под деревом: он, скалясь, наблюдает за мной. На нем мешковатые грязные джинсы, оранжевая футболка с пятнами внизу. Плечи съежились, поднявшись к ушам. Зубы желтые, а некоторые – с коричневой гнильцой.

– Qingwen yixia, – медленно говорит он. Могу я спросить… Затем повторяет: – Qingwen yixia… shi Meiguo ren ma? – Каждое слово он произносит настолько медленно и четко, что неожиданно для себя я понимаю вопрос целиком. Ты американка?

Я скрещиваю руки, словно пытаясь стать меньше. Он выжидающе и пристально смотрит на меня, и наконец я значительно киваю ему.

– Пойдем, – говорит Фэн, зовя нас за собой.

– Что он хочет? – спрашиваю я.

Фэн качает головой.

Когда мы доходим до перекрестка, я оборачиваюсь и смотрю через плечо. Парень все еще там. Он рупором складывает руки и что-то выкрикивает.

Уайпо заметно напрягается. Она смотрит на меня и ускоряет шаг.

Я трогаю Фэн за локоть.

– Что он сказал?

Она закатывает глаза.

– Ерунду какую-то несет, сказал, что птицам место на небе.

Мое сердце подскакивает. Когда я оборачиваюсь, мужчины уже нет. Я вижу только дерево, листья которого покачиваются на легком ветру, и странный туман, скрывающийся в ветвях.

55

К тому времени как мы оказываемся на ночном рынке Шилин, утекают последние капли света. Пока люди собираются на перекрестке, в цвет неба постепенно просачивается серо-лиловый оттенок. Кажется, что при первом взгляде можно различить лишь огни и толпу. На улицах справа и слева висят вертикальные знаки – подсвеченные желтые, синие, розовые и зеленые полоски с логотипами и китайскими иероглифами.

Ночной рынок напоминает какой-то необычный фестиваль, только вот, по словам Фэн, оживает он каждую ночь. Мимо проходят люди со сладостями в руках: строганым льдом [23], мороженым из красных бобов. Я замечаю блюда, которые никогда не пробовала, но о которых мне рассказывал папа, – например, вонючий тофу и желтые пирожные в форме колес с заварным кремом. На одном из прилавков продают шпажки с крошечными коричневыми яйцами и разные кебабы, темные, маринованные. С обеих сторон толпу окаймляют всевозможные ларьки: в каких-то торгуют безделушками, одеждой и украшениями, другие дымятся от свежеприготовленных лакомств…

– Закуски здесь называются xiaochi, – говорит Фэн. – Переводится как маленькие кушанья. М-м-м, все мои любимые ароматы