«Ближние люди» первых Романовых - Вячеслав Николаевич Козляков

помогал Макарьевскому Желтоводскому монастырю. 4 апреля 1660 года, отсылая в монастырь «на церковное строенье» 729 с половиной пудов «свитцкого» (шведского) железа, он писал: «А про меня пожалуете, похотите ведать, и я при государских светлых очах апреля по 4 день, дал Бог, здорово, а впереди Бог волен»[163]. И только содержащийся в этом же письме вопрос о «телесном здоровье», заданный монастырскому келарю, может насторожить. Пусть это была всего лишь дань этикету в подобной переписке, но сам вопрос очень показателен. Как и щедрые церковные вклады боярина Морозова, подтверждавшие, что он уже начинал думать об «устройстве души». 2 января 1661 года боярин Морозов прислал огромный вклад в 1000 рублей «по родителех своих» в Троице-Сергиев монастырь[164].

Важное свидетельство о последнем годе жизни и обстоятельствах болезни боярина Бориса Ивановича Морозова осталось в сочинении посла Священной Римской империи барона Августина Мейерберга. Австрийский дипломат, приехавший в Русское государство 25 мая 1661 года, рассказал в своем сочинении об увиденном в посольстве и дал характеристику ближайшему окружению царя Алексея Михайловича и его «любимчикам» (так перевели слова барона в 1874 году). Прекрасно разобравшись в порядках при московском дворе, барон Мейерберг свысока смотрел на бояр и Думу, считая ее только «декоративным», несамостоятельным органом управления, а отношение царя к своим фаворитам — «переменчивым». Но даже пристрастный наблюдатель Мейерберг, не останавливавшийся перед сильными и неблагоприятными характеристиками бояр, сделал исключение, говоря о глубоком искреннем отношении и доверии царя Алексея Михайловича к своему воспитателю. Боярин Морозов «никогда не испытывал утраты его расположения». По словам Мейерберга, царь настолько не мог обходиться без совета Морозова, что даже в последние месяцы его жизни тайно приходил к нему: «Искренность этой дружбы Алексей дал ему почувствовать многими опытами в то время, когда расстроенное здоровье не позволяло ему выходить из дома. По тому, что хоть он и удалился от гражданских должностей, но в увядавшем теле сила ума и здравого суждения были еще в полном цвете: от того-то Великий Князь часто и навещал его тайком и советовался с ним о важнейших делах»[165].

Обстоятельства болезни и лечения боярина Бориса Ивановича Морозова оставили свой след в документации Апеткарского приказа; нашлись рецепты, выписанные ему в сентябре 1661 года. «Состав» забирал из приказа боярин Илья Данилович Милославский и нес «вверх к государю». Подтверждается известие Мейерберга, что царь каждый день бывал у Морозова в болезни даже в самые тяжелые дни, когда боярин находился без сознания, возможно, даже не на своем дворе, а в царских покоях. Выяснилось также, что боярин более доверял не иноземным, а своим лекарям и лечился корнем «заячье копыто»! В этом для него не было ничего необычного; он посылал распоряжения собирать и сушить «свороборинново цвету» (шиповник), готовить «дягильное коренье» и «зверобойную траву», собиравшуюся «о Купальнице» (23 июня, в канун дня Иоанна Предтечи). Правда, тогда же готовили и травы для лечения лошадей…[166]

Доморощенные травники едва не довели лечение боярина Морозова до плачевного результата. Об этом писал и барон Мейерберг: «…еще в бытность мою в Москве, он лишился голоса, движения и всех чувств от употребления какого-то настоя, прописанного ему одним деревенским знахарем, с трудом опамятовался только три дня», но еще долго боролся с болезнью. По устроенному розыску выяснилось и имя привезшего корень человека — гостиной сотни Федора Белозерцева. Сам лечившийся этим кореньем купец предупреждал боярина Морозова, что лечение надо проводить осторожно, «что от того корени будет тяжело, тоска и жар». Поэтому принимать снадобье следовало, «уведывая свой нрав, чтоб того кореня принимать не через силу». По словам Федора Белозерцева, боярин Морозов поверил в это лечение и говорил, «что де я положился на волю Божию и стану ж принимать, как меня Бог наставит»[167].

Но одной веры пациента в снадобье, конечно, было мало. Неизвестно, какой вред был нанесен боярину Борису Ивановичу Морозову приемом «заячьего копыта», но здоровье его продолжало ухудшаться. Спустя несколько месяцев он скончался и был похоронен рядом с тем местом, где жил — в Чудовом монастыре в Кремле.

Боярский дом

Заглянем напоследок в боярский дом Бориса Ивановича Морозова.

Меньше всего можно сказать о том, как выглядел боярский дом изнутри. Описаний двора боярина Морозова не сохранилось, известно только, что он находился по соседству с Чудовым монастырем. И даже годы спустя это место в Кремле иначе не называли, как двор Бориса Ивановича Морозова.

Кроме дома — двора в Кремле, есть еще другой «дом» — огромные владения боярина Бориса Ивановича Морозова под Москвой в Павловской слободе, в Нижегородском уезде — Лысково и Мурашкино и во многих других уездах Русского государства. Боярин Морозов строил свой «дом» долго, не гнушаясь разными средствами. Сам «проект» такого невиданного ранее по объемам разностороннего хозяйства уже представляет интерес, так как позволяет понять цели и предпочтения богатого «ближнего человека» московского царя. Боярин Морозов лично следил за посевами ржи, овса, ячменя и пшеницы, состоянием конюшен, разведением племенного скота. Давал распоряжения о посадке под Москвой в Котельниках садов с яблоками, «дулями» (грушами) и вишнями. Из одних вотчин боярину по его указам везли хлеб, из других поставляли рыбу на боярский двор, из третьих привозили сотни ведер «каразинной» (малиновой) водки и другого «доброго вина». Крестьяне были обложены оброком, их обязывали поставлять ядра лесных орехов, предусмотрительно «обшитые» в материю для сохранения «духа», а также заготавливать «рыжики» и другие лучшие грибы.

Крестьяне Бориса Ивановича Морозова занимались промышленной торговлей хлебом, в нижегородском селе Лыскове существовала целая Хлебная площадь. Хлеб (а еще и соль) морозовские крестьяне возили в судах по Волге. Но главную прибыль в боярском хозяйстве приносила выработка «поташа» — древесной золы, пережженной с дубовыми и ольховыми дровами. Получавшийся порошок обладал особыми химическими свойствами, позволявшими использовать его при изготовлении пороха, а еще «в мирных целях» — в слюдяном промысле и при варке мыла. Бочки поташа выгодно поставлялись в казну для продажи на экспорт. Можно еще раз вспомнить события новгородского восстания 1650 года, когда в бочках, отправленных боярином Морозовым за границу, искали золото, а нашли тот самый поташ.

У всех бояр был на виду образец дворцовых владений царя Алексея Михайловича. Сравнивая возможности