Доноры за доллары - Михаил Серегин

Он был буквально заворожен ее легкомысленной трепотней и млел от того, что их видят все. Наконец коридор кончился. У поворота Людмила остановилась, повернулась к нему лицом, подошла близко-близко и прошептала:

– Ну, мне пора работать. А вы, Степан Алексеевич, пока подумайте, где мы с вами будем сегодня обедать. Хорошо?

Она сладко улыбнулась, повернулась на каблучках и танцующей походкой пошла по коридору, повиливая своим круглым задом.

Лямзин проводил ее жадным взглядом и почувствовал, что ему не избежать крупных расходов. Он поспешил в свой кабинет, по дороге придумывая, где бы ему занять денег.

Люда между тем завернула за угол, где ее ждал Головлев.

– Я все видел, – уверил он ее. – Ты – просто супер! У нас все получится, несомненно. Старикашка на седьмом небе от счастья, что на его задрипанную личность кинула глаз такая фемина. Как?

– Этап первый, – улыбаясь, отозвалась Людмила. – Совместный обед в непринужденной дружественной обстановке.

– Неделя – и он наш!

– Ну, ты и наивный! – Она приблизила свои губы к его уху: – Все случится гораздо быстрее, – и укусила за мочку.

Молодец, Ладыгин, правильную политику выбрал. Чувство профессионального долга у Марины достаточно сильно развито.

– Марина, дело в том, что я звоню с работы и нет никакой гарантии, что меня никто не подслушивает. Мне хотелось бы встретиться с тобой лично – ты не возражаешь? – Я думал, что мое сердцебиение в этот момент слышно и на том конце провода.

– Что ж, – насмешливо сказала Марина. – Если это действительно необходимо, давай встретимся.

– Естественно – у тебя дома, – окончательно обнаглел я. – Ты ведь простужена. За одно и проконтролирую, как тебя лечит твой хваленый участковый врач.

Марина промолчала.

– Я зайду к тебе сегодня, после работы. Дело не терпит отлагательств. Ты не возражаешь?

– Нет. Не возражаю.

– Тогда – до вечера. Заваривай чай.

Вечером я, как и обещал, поехал к Марине, не забыв прихватить важный пакет. По дороге я, как мог, расслаблялся и старался отвлечь себя от волнующих мыслей. Перед знакомым подъездом сделал десять глубоких медленных вдохов, чтобы умерить волнение. Только после этого решился подняться к Марине и позвонить в дверь.

Она открыла, и я чуть не расплакался от радости – она совершенно не изменилась.

Марина посмотрела на меня своими слегка воспаленными глазами и сказала совершенно спокойно:

– Привет, проходи.

– Ты одна?

– А с кем же еще?

Я мысленно поздравил себя с большой удачей – она не вышла замуж и, видимо, пока не собирается. По этому поводу можно даже развалиться в своем любимом кресле. Марина села напротив. Она была строга и серьезна, и я понял: то, что меня сюда впустили, еще не значит, что меня простили. Посему – перехожу к делу. Молча выложил на стол пакет и спросил:

– У тебя температура есть?

– Нет, – покачала головой Марина. – Уже сбила. И вообще, не очень-то я серьезна и больна, если честно. Просто устала, и меня свалил грипп. Собираюсь через пару дней выйти на работу.

– Это хорошо, – серьезно сказал я, не зная, куда деть глаза. – Потому что дело мое, как ты понимаешь, непосредственно связано с твоей работой.

Я указал ей на сверток.

– Как я понимаю, – сказала Марина, – опять нужно что-то опознавать.

– Ты угадала, – отозвался я.

– Что там?

– Там – не очень приятные вещи. Там находится, насколько я понимаю, кое-что из вещей человека, сгоревшего в электрической печи крематория. А еще – образцы волос одного мужчины. Следствие хотело бы знать, принадлежит ли то и другое одному человеку.

Глаза Марины стали еще печальнее.

– Хорошо, – медленно сказала она. – Как скоро тебе нужны результаты?

– Чем скорее – тем лучше, сама понимаешь.

– Ладно, я поняла тебя. Это все? – пытливо заглянула она мне в глаза.

Я помолчал, но так и не собрался с силами сказать ей, как мне без нее тошно. Решено было, что я скажу это в следующий раз.

– Все, – сказал я и поднялся. – Я думаю, что тебе несложно будет позвонить мне на работу, когда что-то будет известно. Хорошо?

– Да, несложно, – сказала побледневшая Марина.

– Пока, – почти спокойно сказал я, шагая через порог.

– Пока, – иронично проводила меня по-прежнему горячо любимая мной женщина и захлопнула за мной дверь.

Вот и все – я не смог побороть свой страх перед ее отказом. Зато уж Чехов будет доволен.

Лямзину было тошно от мыслей о потраченных им деньгах. Счет еще не принесли, но он уже боялся, сможет ли оплатить. У Людмилы оказался неплохой аппетит и замашки гурмана. Степан Алексеевич, дабы не ударить в грязь лицом, заказал себе то же самое и еще вина сверх того. Людмила от затеи с вином была в восторге.

Единственным преимуществом своего положения в этой ситуации Лямзин считал то, что за его столиком сидела соблазнительная женщина. Это подтверждали завистливые взгляды со всех сторон. Глядя на то, с каким аппетитом Людмила поедает салат из кальмаров, то и дело хитро поглядывая на него, Лямзин вспоминал старую мужскую народную мудрость. Она гласила: женщина с хорошим аппетитом и в постели отличается ненасытностью.

Мысль о постели преследовала его с начала обеда и вызывала приступы дрожи в коленях: он вспоминал свою жену, которая в постели могла только громко храпеть и больно пинаться. А перед ним сидела симпатичная и глупая, как пробка, медсестричка, на которой теперь вместо белого халата красовалось красное платье с глубоким декольте. Декольте было таким глубоким, что Лямзин временами опасался, что круглые грудки улыбчивой медсестры выскочат на блюдо с жюльеном, прямо на гарнир. Но они не выскакивали, а только дразнили и манили, и совершенно отбивали аппетит.

– Что-то вы плохо кушаете, – игриво констатировала Люда, складывая губки дудочкой, чтобы втянуть фетучини. – Так вы совсем с голоду умрете.

Ее красный рот улыбался ему, а красивая белая рука подносила к лицу бокал с темно-бордовым вином. На щеках ее играли ямочки, а в глазах читался намек... Или это только казалось.

Доев, она промокнула рот белоснежной салфеткой, достала зеркальце, помаду и стала красить рот, соблазнительно приоткрыв его и опустив ресницы. У Лямзина что-то заныло в груди, и он захотел, чтобы этот обед продолжался вечно. Он сглотнул слюну и полез за деньгами. Счет оказался действительно головокружительным. Пока он с болью в сердце отсчитывал хрустящие купюры, она ласково говорила:

– Ну вот, Степан Алексеевич. Мы с вами очень приятно провели время. Увы, нам пора возвращаться к своим обязанностям и снова блюсти субординацию.

Лямзин покрутил головой, стараясь ослабить узел галстука, который вдруг стал ужасно тесным.

– Ну, я надеюсь, что вы составили мне компанию не в последний раз? – пробормотал он, целуя ее ладонь и просительно смотря на нее своими невыразительными глазами.

Она рассмеялась:

– Да хоть завтра! – и стала подниматься со своего места.

Лямзин подскочил, стал отодвигать стул, а в голове стучало: «Завтра! Завтра!»

Придя домой в этот вечер, он старался не сталкиваться вплотную со своей женой. У нее было чутье полицейской ищейки. Он боялся, что она учует хоть каплю какого-то постороннего запаха: женских духов, вкусной еды, дорогих сигарет. В таком случае закатывался грандиозный скандал.

К счастью, жена очень скоро легла спать, велев ему проверить уроки у средней дочери. Степан Алексеевич пообещал, но, только услышал храп, быстро накинул пальто, велел детям ложиться, а сам пошел в гараж, где у него были припрятаны деньги.

Чехов не поверил заведующему крематорием. Юрий Николаевич достаточно долго проработал в органах, чтобы усвоить правило – все люди стараются сделать так, чтобы было лучше им. Все сказки о благородстве и бескорыстии – это только сказки. И уж тем более Чехов не верил в существование благородных разбойников. Людей, которые режут глотки и крадут вещи только для того, чтобы помогать бедным, придумали писатели, чтобы потешить воображение глупых женщин, – считал он.

Именно поэтому он вытребовал у своего бывшего начальства ордер на обыск в квартире Пихтина, а также полную ревизию подведомственного ему хозяйства с привлечением налоговой полиции.

– Я тя выведу, негодяй, на чистую воду, – шипел он себе под нос, простукивая сырые стены нищей коммуналки, где обитала достаточно большая семья заведующего, и перелистывая вместе с инспектором тома хозяйственных книг диспансера.

К его невероятному удивлению, никаких сокровищ найдено не было, а баланс предприятия был безукоризненным, исключая нескольких случаев поступления на счет крупных сумм. Суммы были израсходованы на нужды диспансера, о чем свидетельствовали многочисленные чеки, квитанции и расходные ордера, подлинность которых также немедленно была проверена.