Доноры за доллары - Михаил Серегин

Только придя на работу, он смог напустить на себя обычную спесивость и важность. Хмуря брови, провел обычную утреннюю планерку, удовлетворенно отметив для себя, что подчиненные, как обычно, молчаливы и послушны. Это была его единственная отдушина.

После планерки решил пройтись по клинике, чтобы создать эффект собственной вездесущности. Первым человеком, которого он встретил на своем пути, была женщина – и женщина привлекательная. Лямзин, впрочем, давно перестал обращать внимание на женщин – тем более на молодых и привлекательных. В его положении это было бессмысленно. Но и ему показалось, что эта женщина – просто мечта любого мужчины. Но самым потрясающим было то, что она, улыбаясь, заговорила с ним.

– Которая?

– Вон та, у стенки. Нравится? – Кот пытался поймать равнодушный взгляд Фоя.

– Мне-то какая разница? Я ее, что ли, переть буду? А шефу интересна только ее медицинская карточка, – пробурчал тот, икая от выпитого пива.

– Обижаешь! – поджал губы Кот. – Они у меня все – чистенькие. Сразу медкомиссию проходят – у нас свой «веник».

– Да все понятно, – устало прервал его Фой. – Но ему за каким-то хером надо знать, как они вообще... Ну, там, все ли в порядке с желудком, не застужены ли почки, не отвалилась ли печень...

– Странно, – передернул плечами Кот. – Интересно представить, зачем ему все это.

– Не твоего рыбьего ума это дело! Много будешь знать – скоро подохнешь! – оборвал его Фой и стал подниматься. – В общем, так – ты мне эту бабу проверь и пару ей найди. На все про все тебе дня два. А я пока поеду отчитаюсь – начальство нервничает.

– Все понял. А сами это... – Он покосился на Вжика, лицо которого, как обычно, приняло похотливое выражение. – Ну, пробовать не будете?

Вжик перевел выразительные глаза на напарника и вопросительно промычал. Тот тяжело вздохнул и махнул рукой:

– Черт с тобой! Но недолго, – и пошел к выходу.

Вжик, как конь, заржал и, перепрыгнув через бортик, ломанулся на сцену, где стайкой стояли девушки в купальниках:

– Ау, цыпочки! Кто хочет отведать комиссарского тела?

Я не успел соскучиться по Чехову – он объявился снова. Снова – довольный жизнью и собой.

– Так, Ладыгин! – с порога загремел он. – Я все подготовил – тебе осталось пожинать лавры!

Он плюхнул на стол тщательно запечатанный пластиковый пакет.

– Это что? – поинтересовался я.

– Это – вещественные доказательства, естественно, – удивляясь моей недогадливости, ответил Чехов, сел в кресло и закурил.

Я досадливо поморщился: за курение в кабинете могут и наказать.

– Какие из них? – продолжал я притворяться непонятливым.

– Ой, ну не надо! Будто у нас вещественных доказательств воз и маленькая тележка! – притворно разозлился он.

Затем выпустил дым в потолок и продолжил:

– Я тут снова наведался на явочную квартиру этого твоего друга. Мне повезло – там еще никто не был.

Он многозначительно замолчал.

– И?...

Он положительно любил, чтобы его порасспрашивали!

– Ну, собрал там пару волос с расчески, с десяток щетинок с бритвы... В общем, Ладыгин, тебе осталось только отнести это все своей подружке на предмет детального исследования, тщательного анализа и сопоставления результатов. И вот тогда можно будет почти с уверенностью сказать – жив твой друг или уже нет.

– Все это, конечно, хорошо. Только вот, Юрий Николаевич, в чем дело. Вам, видимо, придется самому заняться этими... анализами, – сказал я, стараясь не смотреть в глаза.

– А в чем дело? Какие-то проблемы? – удивился Чехов.

Я помолчал, думая, как бы объяснить свой отказ заниматься вещественными доказательствами. На ум, к сожалению, ничего не шло. Наконец я решил, что в этом случае совершенно ни к чему придумывать какие-то отмазки.

– Я больше не общаюсь с Мариной, – печально сказал я. Подумал и добавил: – К сожалению.

– Что, в очередной раз что-то не поделили? И мы из-за этого так и не узнаем о судьбе твоего товарища? – прищурился Чехов.

– В конце концов, анализ можно произвести и у вас в лаборатории, – заметил я, понимая, впрочем, что так просто мне от него не отделаться.

– Ну, брат, ты думаешь, что я – всемогущий? У меня, к твоему сведению, знакомых криминалистов нет. А для того чтобы кто-то произвел экспертизу, нужно, по крайней мере, хоть какое-то обоснование для этого. А у меня его нет. Может, у тебя есть?

Он с минуту подождал моего ответа. Потом заметил как бы про себя:

– Так, ладно. Посещение крематория считаю потерянным временем, а найденные людские останки – несуществующими. Потому что никакого толка из них мы извлечь не сможем по причине вздорного характера одного из здесь присутствующих. И что-то мне подсказывает, что это не я. – Чехов в упор посмотрел на меня и поднялся. – В общем, так, Владимир Сергеевич. Я оставляю этот пакет тебе. Что ты с ним сделаешь – выкинешь или пустишь в ход – дело твое. Я пока займусь проверкой персонала. Нужно же, в конце концов, выяснить, причастен кто-то из работников этого вонючего цветка ко всему, что произошло с тобой и твоим товарищем.

Он больше не добавил ни слова и вышел.

Я тупо смотрел на тускло поблескивавший в свете настольной лампы непрозрачный мешочек, значение которого было так велико, и понимал, что для меня он означает и нечто большее, чем просто разгадка тайны.

Я не виделся с Мариной уже месяца два с половиной, а не звонил ей с той самой новогодней ночи. Нельзя сказать, что я ее забыл. По-прежнему не хватало всего, что было связано с ней и ее жизнью возле меня. Но звонить теперь...

Я ходил из угла в угол и не отвечал на телефонные звонки, пока не понял, что если я не воспользуюсь этим удобным случаем, то буду потом долго сожалеть. Поэтому предстояло действовать – и действовать немедленно.

Я набрал номер кафедры криминалистики, где работала Марина. Там мне сказали, что ее сейчас нет – она больна. Подумав еще минут пять, я позвонил Марине домой. Длинные гудки были мучительно долгими, затем наконец что-то затрещало, и я услышал голос Марины – немного сонный и осипший, но по-прежнему родной:

– Да?

– Здравствуй, Марина, – сказал я, с усилием заставляя свой голос не дрожать.

– Здравствуй, – спокойно сказала она, прокашлявшись. И замолчала, предоставляя мне право объяснять причину своего звонка.

– Марина, мне сказали, что ты больна. Вот звоню узнать, как ты себя чувствуешь.

– Спасибо, конечно. Но я не считаю себя достаточно состоятельной, чтобы воспользоваться услугами вашей клиники. Меня лечит мой участковый врач, и я им довольна.

Ну, так я и знал. Опять – сарказм, опять – металл в голосе.

– Да, я понимаю. Только я ж не поэтому звоню. Просто по-человечески узнать, как твои дела. Давно же не виделись.

– Да, давненько, – согласилась Марина.

Слышно было, что ей не очень хочется со мной разговаривать. Зато мне хочется.

– Марина, я вижу, что как мужчина и любовник я тебе больше не интересен. Я на другое и не рассчитывал. Могу я узнать: как друга ты меня воспринимать способна?

– А что?

– Понимаешь, мне нужна твоя помощь и поддержка. Мне не до шуток – с моим приятелем случилась беда. И узнать, насколько эта беда серьезна, можешь помочь мне только ты. И не думай, что я тебя просто использую. Я скучал... – Я постарался выпалить это все как можно быстрее. Если бы она меня перебила, я бы окончательно растерялся.

Она помолчала немного, а потом спросила:

– И что за проблема?

ГЛАВА 23

– Вам не кажется, что ваша манера перебиваться кусками на рабочем месте сделает вас пациентом нашей клиники, а гастроскопия – процедура не из приятных, – улыбаясь, она показывала на бутерброд, который Лямзин рассеянно жевал на ходу.

Степан Алексеевич покраснел от смущения. Ему было стыдно, что кто-то из подчиненных застал его за столь прозаичным занятием. Но еще более неудобно было от того, что он не узнал собственную медсестру, с которой сталкивался чуть ли не каждый день.

– Людмила Степанова, если не ошибаюсь? – спросил он, проглатывая последние куски. – Что-то с вами сегодня не так – я вас даже не узнал.

Она расхохоталась, запрокинув голову, и певуче произнесла:

– Ну, что вы, Степан Алексеевич! Это, наверное, от предчувствия весны – кровь бушует. – Она игриво посмотрела на него.

Лямзин уже забыл, когда ему в последний раз строили глазки. Он и не знал, что это так приятно. Она продолжала, подходя поближе и беря его под руку:

– А потому, Степан Алексеевич, я возьму на себя смелость позаботиться о вашем самочувствии. Теперь вашим питанием буду заниматься я. Думаю, коллектив не будет против. – Она повела его вдоль по коридору, и Лямзин с волнением чувствовал, как его локоть прикасается к ее мягкой груди.

«Ого! – подумал он. – Кажется, мне везет».

Он был буквально заворожен ее легкомысленной трепотней и млел от того, что их видят все. Наконец коридор кончился. У поворота Людмила остановилась, повернулась к нему лицом, подошла близко-близко и прошептала: