Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

и весь он как будто трепетал под рваной рубахой, будто что-то с его телом происходило, может, чем покрывалось… Так ведь на то и Хорт, оборотень!.. Осенило мальчика. Но ему-то почудилось, что тело Хорта прорастало не шерстью вовсе, а – перьями. И он просто чуял, что дядька сейчас толкнется от земли в красных липких цветиках и взлетит, уйдет навсегда в свою марь болотную, туда, к белым цаплям. И будет мальчик здесь блуждать один аки перст. Сычонок и кочанчики жевать прекратил, следил за Хортом.

А тот вдруг сжался, сгорбился и чуть присел, еще ниже склонил голову…

У Сычонка сердце захолонуло. Ну осе! Сице и есть! Волколак!

Да тут он додумался бросить взгляд в сторону Немыкарей: на склоне холма поднималась пыль. То был табун лошадей, его гнали два верховых – наверно, сюда, на эти луга, уже влажноватые, – то пало грудие росное[245].

Хорт еще ниже присел и чуть не на четвереньках поспешил прочь, за ним и мальчик. Они быстро сошли с холма. Хорт распрямился и широко зашагал назад, к лодке и речке, впадающей в Днепр. Сычонок едва за ним поспевал.

В устье они прождали до сумерек, и только когда в не-бе зажглась первая звезда, а на луга и реку пал туман, отчалили.

От воды веяло прохладой. Пахло тиной и рыбой. И рыба громко вестила о себе: ударяли там и сям хвосты оглушительно, будто кто булыжниками затеял Днепр перегородить и ходить посуху. Сычонок жалел, что нет остроги. Видно, и Хорту не терпелось так-то порыбачить, с факелом. Жаль, что Степка Чубарый не озаботился тем, не положил в лодку острогу… Но про Степку и так думалось тревожно Сычонку. Что-то с ним сделается, коли хватятся мнихи кощея, а того и след простыл, и пойдет шум по граду, и тот дядька Осин, протозанщик, опомнится: мол, да ведь Чубарый-то в ту ночь лунную и плыл с Сычонком и чужаком… Сычонок отгонял от себя эти мысли. Да нет, все обойдется. Не спохватится тот протозанщик. Но… что-то же будут деять мнихи? Стефан? Тиуны?

Мимо Немыкарей они проплывали уже в наступившей ночи. Луна еще медлила где-то за лесами и холмами, и на Днепре было темно. Хорт правил лодку вверх вдоль противоположного берега. На холме взлаивали собаки, в двух-трех избах еще теплились огоньки. Вдруг где-то близко всхрапнула и зафыркала лошадь. Сычонок зорко всматривался – и увидал среди старых ив силуэт лошади, а подле нее стоял человек, смутно белел рубахой, портами. Сычонок оглянулся на Хорта. Тот кивнул и еще тише и осторожнее принялся грести. Ничего не услышишь! Да вот лошадь все ж таки чуяла, снова фыркала и всхрапывала. Человек ее то ли помыть привел, то ли напоить днепровской водой. Но, кажется, лодку и не приметил. А может, и узрел, да виду не стал подавать… Кто знает, что тебе прилетит после окрика в ночную пору. И Хорт с Сычонком плыли дальше.

– Вторко-о-о! – вдруг послышался женский зов.

Хорт и Сычонок обернулись к тому берегу. Но ничего нельзя было разглядеть.

– Вторко-о-о!.. – снова позвала неведомая немыкарка.

Ей никто не отзывался. И все стихло.

И Немыкари оставались позади. Сычонок с облегчением вздохнул.

В темноте, среди рыбьих тугих ударов, лодка плыла вдоль ивовых кустов еще долго. Уже и луна взошла, только освещала несколько облачков в небе да леса там, наверху, а сюда еще не заглядывала. И Хорт повернул лодку и погнал поперек Днепра – да и ловко вошел в малую какую-то речку. Здесь течение сильнее напирало, чем на Днепре, где и вовсе было непонятно, против ли течения они идут или по течению. Хорт начал загребать сильнее, весло зашумело. И Хорт тут же утишил весло, погреб бережнее. Прямо слева на берегу темнел лохматый шалашик, и оттуда доносился храп. Рыбак али охотник, сообразил Сычонок. И точно, поблизости была однодеревка, наполовину вытащенная из воды. Ладно, хоть собаку тот рыбак или охотник не взял. И Сычонок с Хортом так и проплыли мимо спящего.

Речка петляла, и лодка вместе с нею. По берегам уже росла высокая черная ольха, стволы ее были прямы, словно готовые для церкви или хором бревна. Макушки ольхи уже озаряла луна. И с одной мягко и бесшумно снялся филин, большой его силуэт проплыл над головами лодочников. Сычонок с Хортом задрали головы. Филин где-то уселся неподалеку и залихвастки и насмешливо заухал.

– Ну-ко… ответствуй ему, – сказал Хорт.

И Сычонок сложил губы и вывел свою удивительную трель. Филин сразу смолк. Послушал и разухался еще веселее.

Только лодка поплыла дальше – раздался оглушительный шлепок по воде, и Сычонок увидел расходящиеся круги.

– Гой еси, гой еси, – отвечал Хорт с каким-то особенным чувством, будто бобер тот был ему родня.

А бобер, уже отплыв подальше и вынырнув, снова крепко и звонко да весело ударил своим мощным хвостом. Ну точно будто радовался возвращению старого знакомца.

Пахло зеленью и тиной, а скоро и болотом. Сквозь стволы ольхи натягивало туман. И на болоте мычал водяной бык[246].

Лодка уперлась в поваленное дерево. Хорт соскочил прямо в воду и погрузился по самые плечи. Сычонок не знал, что ему делать. Хорт повернул лодку поперек течения и прижал ее бортом к стволу.

– Слазь.

Мальчик ступил на ствол, тот слегка закачался. Сычонок сидел на карачках, ожидая, покуда Хорт перетащит лодку через ствол. Наконец лодка прижалась бортом к стволу уже с другой стороны, и Сычонок слез в нее. А Хорт так и шел в воде по плечи, ведя за собой лодку. Наверное, высматривал удобный берег, чтобы там уже сесть. Но берега все были обрывистые. Наконец им попалось повисшее над речкой дерево. Хорт поднял руки, ухватился за него и повис, а Сычонок подгреб под него, и тот плюхнулся в лодку. С него стекала вода. Он взял весло и начал грести. Сычонок тоже греб.

В одном месте сквозь кусты кто-то шарахнулся прочь с рычаньем и повизгиваньем, и сразу нанесло запахом зверя. Сычонку почудилось, что зверь был един. Но Хорт сказал, что это вепрь со всеми своими домочадцами.

– Клыкастый князь со княгинею, – добавил он, усмехаясь.

И вепрь еще чухал где-то неподалеку, злобно и грозно.

– Ну, ну, полно нас смучать[247]! – воскликнул Хорт. – Ступай себе, ступай!

И вепрь вдруг умолк.

Они плыли дальше. Но снова попалось препятствие. Хорт осматривал древо, было оно совсем свежим, даже с листвой. И у комля он разглядел, что оно срублено.

На это дерево он ловко сам вылез, за ним и Сычонок. Хорт, не ступая в воду, перетащил однодеревку через ствол, и они поплыли снова, да недолго, опять путь преградило свежесрубленное древо. Они и его одолели. За поворотом речки уперлись уже в целый завал. Сычонок решил, что это бобры тут нагородили