Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто там в малиновом уборе с послом Ашшура говорит? — Хаттусили хлопнул по плечу друга, выведя его из задумчивого состояния, — моя жена!
Он устроился в кресле поудобнее и наклонился к Хастияру, зашептав ему на ухо:
— Я жду с нетерпением! Ты это отлично придумал! Парень не подведёт?!
— Вроде бы, не должен, — таким же тоном ответил ему посланник, — вот сейчас мы всем устроим!
— Да! Будет весело! Почти, как раньше! Хотя нет, стало лучше! Ведь с нами теперь прекрасные женщины!
Сегодня у Хаттусили было отличное настроение, и ничто не способно было его испортить.
— Не стоит смеяться над шуткой, пока её не рассказали! — Аллавани заняла место рядом с мужем. Конечно же, она была посвящена в подробности предстоящего развлечения.
Пожалуй, она выглядела привлекательнее, чем её двоюродная сестра. Аллавани обладала добродушным характером. Хотя она и была довольно неглупой, но нередко ошибалась в людях, ведь всегда пыталась отыскать в них нечто хорошее. У Пудухепы же, несмотря на великое множество достоинств, имелся и один существенный недостаток — любовь к острым, язвительным шуткам. Лучше бы не становиться их мишенью.
Между тем, начался пир. Муваталли, великий царь Хатти, любил повеселиться и выпить в достойной компании. Добродушный он был человек, хоть и принуждавший целые страны к подчинению себе против их воли. То было подлинное суждение о его персоне, составленное шпионами мицрим. Тур-Тешшубу стало известно об этом несколько лет назад, когда его люди сумели распутать одно давнее дело, сложную многоходовую интригу людей фараона. Всякий раз, когда оказывались на праздниках у лабарны, и Тур-Тешшуб, и его сын вспоминали эти краткие и точные слова из донесения лазутчиков Анхореотефа.
Сейчас Муваталли и Первый Страж разговаривали между собой, обсуждали планы дальнейшей войны с фараоном, которую они планировали продолжать весной, но уже совсем иными способами. Эти двое настолько хорошо понимали друг друга, что кажется, обходились почти уже без слов. Во всяком случае, если бы сейчас за столом появился один из соглядатаев фараона, он и близко бы не понял, что бы это всё значило.
— Это не очень, было уже, — так говорил лабарна, когда Первый Страж передвигал по столу две серебряных чаши, столкнув их между собой.
— А это мне нравится, — Муваталли довольно рассматривал, как Первый Страж меняет чаши местами, переставляет их между собой, двигает их вокруг кувшинов с вином.
Урхи-Тешшуб сидел один, сам по себе. В компанию к отцу и дяде его не брали, а примкнуть к кому-то другому ему не позволяла гордость. Всякий раз он оборачивался, глядел через плечо на жену дяди. Ведь Пудухепе доставалось внимание и почёт, которого его собственная мать, будучи женщиной простой и незнатной, была лишена.
В зал вошли танцовщицы в ярких платьях, в руках они держали трещотки и бубны. Девушки, кружились, отбивая такт ладонями. Вскоре, простенькую мелодию подхватил весь зал.
Когда танец закончился, девушки выпорхнули из пиршественной залы и гости принялись обсуждать их достоинства. Эти танцовщицы происходили из знатных семей. Больше всего гостям понравилась дочь Шунашшуры, «начальника вестников». А лучшей танцовщицей в Хаттусе почиталась совсем юная дочь погибшего Сапарты, но здесь она не появилась, до сих пор соблюдала траур по отцу.
— Да, танец, это достойное развлечение для благородных людей, — заметил Урхи-Тешшуб.
— И не благородных тоже, — добавил его дядя.
— Разве неблагородный способен постичь это высокое искусство? — спросил Урхи-Тешшуб, — он же целыми днями занят тяжёлой работой. Ему некогда танцевать.
— Ты не прав, — возразил Хаттусили, — отличный танцор запросто сыщется и в самом захудалом роду.
— Да и благородство многими по-разному понимается, — сказал Хастияр, — например, наш Хамс-Хартагга свой род среди касков считает высоким, но я сомневаюсь, что даже самый бедный из угула-лим[70] нашего языка сочтёт Хартаггу выше себя.
— А кстати, Хамс-Хартага здорово пляшет! — добавил Хаттусили.
Присутствовавшие женщины засмеялись. Урхи-Тешшуб исподлобья смотрел на веселившуюся компанию, твёрдо уверенный, что они желают поддеть исключительно его одного.
Пока гости ещё не слишком напились и способны были отличить песню от воя бродячей собаки, следовало звать гостя из Вилусы. Хастияр вышел из зала и вскоре вернулся вместе с троянцем. Посланник вновь сел на своё место, предоставив кравчему назвать имя певца.
— Хеттору из Трои!
— О, ещё один лувиец приехал песни петь, — сказал Урхи-Тешшуб недовольным тоном, — едут и едут всякие, лувийцы, хурриты, даже каски. На рынке только одни люди из Хайясы стоят, местных почитай, нет никого. А столица-то не бесконечная.
Он во многом прав был. Не так давно царские писцы в городе пятьдесят тысяч человек насчитали. Таких больших городов и нет нигде в мире. Разе что Бабили. Некоторые сказывали, что и у мицрим весьма многолюдно, да кто там бывал, кроме купцов? А те — известные врали, верить им нельзя.
— Да будет тебе, достойнейший тукханти. Стоит ли так отзываться о людях, кои так высоко чтят твоего отца, что видят именно в Хаттусе лучшую для себя долю? — мягко попытался урезонить наследника один из вельмож.
Он назвал царского сына титулом, до сих пор тому не данным, ибо уже прикидывал, кого ожидать следующим лабарной
— А что, неправду говорю? — повернулся к нему Урхи-Тешшуб, — понаехали всякие, кто попало, скоро придётся городские стены расширять.
Неизвестно, кого наследник престола именовал «понаехавшими», но Пудухепа, похоже, приняла его слова на свой счёт. Она что-то негромко сказала мужу.
Хаттусили взял её за руку, покосился на брата. Тот слова сына пропустил мимо ушей и сын продолжил ворчать, хотя и не особенно много выпил сегодня:
— А союзнички-то подвели нас. Вот из-за них-то мы и проиграли фараону.
В зале стало очень тихо. Царские родственники, чиновники и иноземцы будто за один миг льдом покрылись, замерли на месте, замолчали.
Великий царь Муваталли медленно повернулся и посмотрел на сына. Но тоже ничего не сказал.
Хеттору не знал, что ему делать дальше. Повернуться и уйти сейчас? Вроде бы, нельзя. Он повернулся к посланнику в поисках поддержки.
Ну, пора было вступить в дело тому, кто его и затеял. Хастияр поднялся и как бы извиняясь, обратился к гостям:
— Простите, дорогие гости, я не объяснил, кого позвал сюда. А ведь это славный и сильный воин, хоть и юн годами. Это воспитанник троянского приама. Сей доблестный юноша победил самого Анхореотефа, чем, верно, избавил нас от множества неприятностей в будущем.
Хаттусили привстал