И пели птицы... - Себастьян Фолкс

Джек на мгновение задумался.

— Должен сказать, интересует меня этот парень. Пожалуй, и вправду пойду, поищу его. Глядишь, еще и разживусь чем-нибудь по дороге.

— Вот правильно, — сказал Шоу. — И нам всем чего-нибудь притащи.

Джек допил остатки чая, вытащил из вещмешка пачку сигарет, сунул ее в нагрудный карман. И, подмигнув Шоу, направился по ходу сообщения, ведущему от передовой. После обстрела и в окопах, и здесь многое требовало восстановления. Джеку казалась странной быстрота, с которой окрестные поля и дороги утратили французскую сельскую самобытность, покрывшись пунктами выгрузки, полевыми складами, грудами припасов и всем тем, что военные называли «транспортом». Взрыхленная обстрелом земля на краткое время снова приобрела сходство с готовой к севу пашней, но ясно было, что это ненадолго.

Джек спросил у рядового, копавшего яму для отхожего места, где расположен перевязочный пункт.

— Не знаю, приятель. Вон в той стороне стоит какой-то медицинский шатер.

Солдат снова взялся за лопату. Джек отыскал санитара, ведавшего списком раненых, они вдвоем прошлись по именам.

— Рейсфорд. Да. Вот он. Его за стену отнесли.

— То есть он умер?

— На эвакуационный пункт его не повезли. Наверное, умер. Он к нам всего час назад поступил. Там их за стеной десятка два лежит.

«Помолюсь за него, — решил Джек, — по крайней мере исполню свой христианский долг».

Уже темнело. Джек пошел по колеистому проселку к низкой каменной стене, за которой начиналось распаханное поле. На нем были рядами расстелены драные, в темных пятнах одеяла. Лица лежавших на них людей белели в свете встававшей из-за рощицы луны. Некоторые тела уже раздулись, распарывая надетые на них мундиры, некоторые были без рук или без ног, и от всех веяло тленом.

Джек перевел взгляд на уходящие от сваленных трупов борозды пахотного поля, и глаза его изумленно расширились. Голый, если не считать одного сапога, покрытый грязью и засохшей кровью, Стивен ковылял к нему в полумраке. С губ его тихим шелестом сорвались трудноразличимые слова, что-то вроде: «Забери меня отсюда».

Оправившись от испуга, Джек перелез через стену и подошел к Стивену. Тот сделал еще один короткий шаг и упал Джеку на руки.

7

Вернувшись в свой деревенский приют, Майкл Уир сел за столик у окна и уставился на серую от дождя улочку с выстроившимися вдоль нее тополями. О Стивене он старался не думать. Уир знал, что его отвезли на эвакуационный пункт, однако о дальнейшем ему ничего известно не было. Он верил, что Стивен выживет, — в этом молодом человеке чувствовалась несокрушимая удачливость. Уир тяжело вздохнул: глупый, суеверный довод, вполне достойный пехотинца.

Он начал набрасывать список неотложных дел. Обычно это хозяйственное занятие доставляло ему удовольствие, позволяло отвлечься от ужасов артобстрела, занять голову практическими задачами.

Его беспокоил бруствер траншеи, в которой находился вход в шахту. Слишком часто возвращавшиеся из дозора бойцы, спеша соскользнуть вниз, прежде чем их зацепит луч немецкого прожектора, сдвигали мешки с песком, из которых он был сложен, лишая траншею защиты от вражеских снайперов, которые в светлое время дня не сводили с нее глаз. Конечно, мгновенную смерть от пули в голову можно было счесть относительно легкой, но то, что она оказывала на солдат деморализующее воздействие, не подлежало сомнению.

Уир пытался убедить капитана Грея, что пехоте следует уделять больше внимания безопасности или по крайней мере обращаться за помощью к полевым саперным ротам, но под конец разговора обнаружил, что согласился — в благодарность за то, что пехота обеспечивает защиту его шахты, — возложить на своих бойцов еще больше хозяйственных работ. И задумался, не этой ли ценой расплачивается он за щедрость, с какой Стивен потчевал его виски.

В самом начале списка Уир поставил «проверить щиты». Бойницы часовых защищались металлическими щитами, однако некоторые из них были повреждены или приведены в негодность осколками снарядов, пулеметными очередями и пулями снайперов. Починки требовало и проволочное заграждение, хотя от этой работы ему удавалось пока уберегать своих бойцов. Пехотинцы вешали на проволоку пустые консервные банки — то была тревожная сигнализация, которую, впрочем, приводили в действие только крысы. Когда лил дождь, вода стекала с проволоки в висевшие на ней жестянки. По поводу скорости их заполнения постоянно заключались пари: чья жестянка полнее, тот и выиграл, — но существовали и суеверные страхи касательно участи того, чья консервная банка наполнится первой.

Уира привлекали издаваемые банками звуки. Как-то раз во время затишья он сидел на огневой приступке, ожидая возвращения ушедшего на обход Стивена, и вслушивался в музыку жестянок. Пустые звучали громче, наполнявшиеся порождали восходящую гамму. Налитые до краев создавали лишь плотный барабанный ритм, — если только не перекашивались, отчего вода, изливаясь, исполняла громкую вариацию. Уир слышал со своего места десятки жестянок, наполненных и звучавших по-разному. Слышал, как ветер колеблет проволоку — она издавала фоновый стон, временами резко усиливавшийся, а затем снова спадавший до простого аккомпанемента. Ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы различить в этой консервной музыке мелодию, а возможно, вообразить ее, и она ласкала его слух — в отличие от страшного грохота орудий.

Время шло к вечеру, а Уиру хотелось поспать, пока не начались ночные работы. Этой ночью им придется помочь пехоте в переноске боеприпасов и рытье новых выгребных ям. Нужно будет также подновить траверсы и стены траншей — и это помимо обычных работ под землей.

Прежде чем лечь, он навестил своих бойцов. Они курили, латали форму. Одежда их требовала починки особенно часто, и хотя каждый солдат орудовал ниткой и иголкой по-своему, все достигли в обращении и с ними изрядного мастерства.

Подбодрив бойцов несколькими словами, Уир вернулся к себе и лег. Утром он побывал в штабе батальона — о Стивене туда никаких сведений не поступало. Если бы он был жив, считал Уир, то как-нибудь исхитрился бы прислать ему весточку, хоть пару слов. Пусть даже медики ничего не сообщили о нем батальонному командиру, Стивен был достаточно изобретателен, чтобы связаться с другом.

Уир закрыл глаза, попытался заснуть. Стоило бы написать письмо ближайшему родственнику Стивена, если такой найдется. В голове Уира начали складываться фразы. Он был совершенно бесстрашен… он служил вдохновляющим примером… он был моим лучшим другом, источником сил и опорой. Пустые слова, которыми заполнялись многие письма домой, не могли, похоже, описать роль, сыгранную Стивеном в его жизни. Глаза Уира наполнились слезами. Если Стивен погиб, он тянуть эту лямку дальше не сможет. Он станет искать смерти, пройдется по брустверу, пошире откроет рот, когда новое облако фосгена поплывет над ними, и пусть телеграмма летит на тихую улицу в Лимингтон-Спа, где его родители и их друзья живут, не ведая ни забот, ни мыслей о том мире, который познали они со Стивеном.

8

Стивен Рейсфорд заселял свое тело заново, клетку за клеткой, и медленное продвижение на очередной дюйм вперед приносило и новую боль, и застарелое ощущение того, что значит быть живым. Койка, на которой он лежал, не была застелена, зато его почти с головой накрывала грубовато-уютная старая льняная простынка, ставшая в результате многочисленных стирок и дезинфекций немыслимо мягкой.

Каждый вечер боль в руке и шее усиливалась, однако невыносимой он ее не назвал бы, и уж во всяком случае она не мучила его так, как раненого, занимавшего соседнюю койку и, по всему судя, видевшего боль воочию: видевшего, как она склоняется над ним. Хирург, что ни день, отсекал новый кусок его тела, пытаясь обогнать гангрену и всякий раз отрезая меньше, чем следовало. Когда раненому меняли повязки, из тела его вырывалась, словно какой-то вселившийся в него победительный дух, струя жидкости. Он лежал рядом со Стивеном, заживо разлагаясь, с каждым днем все больше напоминая тех, кто повисал на колючей проволоке и менял цвет с красного на черный, пока не осыпался гнилыми спорами на землю.

Однажды утром на другом конце палаты появился молодой солдат лет девятнадцати с заклеенными кусочками бурой бумаги глазами. На шее у него висела карточка с личными сведениями, которую главный врач госпиталя, вспыльчивый мужчина в белом халате, внимательно прочитал, после чего вызвал себе в помощь медицинскую сестру, молодую, от силы двадцатилетнюю англичанку.

Вдвоем они начали раздевать солдата, явно вот уж месяц не мывшегося. Сапоги его словно приклеились к ногам. Стивен наблюдал за ними, гадая, почему медики не позаботились отгородиться от палаты ширмой. Ранее он произвел подсчеты и установил, что перед своим прибытием сюда не снимал носки ровно двадцать два дня.