Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

Понятно.

– Извини.

Пьяница вздохнул. Видно, разговор зашел о малоприятных вещах.

– Я не был против детей. Никогда. Но они не хотели.

– Кто «они»?

– Мои женщины.

Сказано было с отчетливой гордостью. И пожалуй, в неё верилось. Нужно было только повнимательнее присмотреться к немолодому и давно уже переставшему заботиться о внешнем виде человеку. Но сама фраза…

– Ни одна из них? Разве не каждая женщина стремится родить?

– Мне такие не попадались.

– Даже чтобы захомутать?

Прыснул. Почти бесстрастно.

– Это смешно?

– Эх, молодость, молодость… Я ведь тоже от венца бегал. Поначалу. А потом, когда понял, что к чему в жизни, было уже поздно. Жизнь стала другой.

– В чем другой?

Он повернулся, собираясь уходить с кухни, но на прощание объяснил:

– Детей и семьи заводят, когда есть будущее. А когда его нет… Глядеть, как твой ребенок день за днем бьется о каменную стену – не всякая мать выдержит. Да и отец тоже.

Шаркающие шаги закончились скрипом петель гамака, что означало: хозяин дома вернулся на свое любимое место. А с улицы в дом тем временем поползли сумерки.

Имение сенатора никогда не знало ночи. Едва солнце начинало садиться, повсюду загорались многочисленные светильники. Только в спальне можно было ощутить темноту, если наглухо зашторишь окна. Зато тут над головой были…

Звезды.

Много-много ярких точек в черном небе. Целые россыпи. Света они не могли дать, но почему-то ощущалось обратное. И даже хотелось чуть притушить фонарь на стене дома, чтобы лучше видеть звездные узоры над головой.

– Да ты романтик.

А кое-кто – любитель незаметно подкрадываться. И подглядывать.

– Красиво.

– Ага, - Эста тоже задрал голову.

– Заступаешь на очередное дежурство? Или просто вышел погулять?

– Выбирай, что хочешь.

О, мы снова щедры на великодушные разрешения?

– Ты ведь не просто так сюда приперся.

– Ага.

Ладно, спрошу прямо:

– Чего надо?

– Нравится новая работа?

– Ещё не пробовал.

– А, ну-ну. Потом тогда расскажешь.

– Вряд ли.

– Придешь сам и… Я войду, кстати? Или будем перекрикиваться через всю улицу?

– Почему бы и нет?

– Смотри, пожалеешь.

Щадим мои чувства? Мило. Бессмысленно, правда. Но раз уж даже папаша Ллузи назвал Норьегу бесноватым, наверное, стоит иногда ему потакать. Эстебану, в смысле, а не пьянице, облюбовавшему гамак.

– Ну, если так…

Говорил я уже в пустоту, потому что незваный визитер с самого начала не планировал дожидаться моего ответа.

Сегодня Эста примерял на себя новую ипостась: хитрый и довольный. А в сочетании с вечно прищуренным глазом такая мина выглядела особенно многозначительно.

– Что хотел сказать? Из не предназначенного для улицы?

Ладони спрятаны в карманах куртки, по губам ползает рассеянная улыбка. Ну ни дать, ни взять, человек, предвкушающий то ли непристойное развлечение, то ли осуществление мечты всей своей жизни.

– Да ничего особенного.

А сам все шире и шире скалится. И смотрит призывно. Мол, я все уже знаю заранее, в мельчайших подробностях, но жду твоей чистосердечной исповеди. А ещё, видимо, слез в жилетку. Впрочем, насчет последнего Норьега просчитался: жалоб не будет.

– Ты время-то не тяни. Мне на работу скоро отправляться.

– Ну да. На работу. Конечно.

Сидел бы Эста сейчас на стуле, наверное, доерзался бы уже до дырки в штанах. От нетерпения. Неплохо было бы его так и оставить. В ожидании. Помариновать. Только такой подход чреват продолжением наших тематических вечерних встреч до бесконечности. А оно мне надо, как говорит папаша Ллузи?

– Давай, выкладывай.

– Ты о чем?

Нет, искреннего недоумения у него все-таки не получается: любые эмоции теряются на фоне самодовольства.

– О том, что ты утром начал. Хватит рожи корчить!

Конечно же, он счел, что моё недовольство – признание поражения. Сдача в плен, на милость победителя, так сказать. И поэтому пора расплываться в улыбке?

– Можно было дела сделать иначе. Просто нужно было попросить. Вакансий не так уж много, хороших – ещё меньше, но… Друзья на то и существуют, чтобы помогать.

Вот все в Норьеге прекрасно. И молодость, и задор, и упорство в достижении целей. Главное неудачно: многообразие моделей поведения. У того, кто видит только одну из них, вопросов не возникает. Но лично я запутался сразу. А если каждая новая личина после предыдущей опять сбивает с толку, значит, фальшивка. Очередная.

Только многовато их уже накопилось, правда? Пора отсекать лишнее. А там, глядишь, и получится из аморфного куска плоти и духа то, что можно будет назвать человеком.

– Да я бы с радостью. Со всей душой. С распростертыми объятиями. И бесконечной благодарностью. Но видишь ли… Совесть почему-то против. Это что же получится, если я вперед кого-то влезу в лучшую жизнь? Тот, другой, может, с рождения ждал своего счастливого шанса, готовился, надеялся, планы строил, а я взял и отнял?

Ловушка получилась грубоватая. На неискушенного зверя. И все-таки, Эста в неё попался: просиял взглядом, слушая.

– А ещё – ты. Твоё доброе имя. Не знаю, может, здесь и принято осыпать щедротами ближних своих, но ближние как раз вряд ли поймут, с чего вдруг милость свалилась на чужака, который её и оценить-то толком не может.

Все, увяз. Руками, ногами, а главное, головой. Тут бы и захлопнуть крышку? Нет. Из меня охотник никогда не получался. Я зверьков всегда отпускал на волю.

– Что, повелся?

Смена тона сделала все, как надо: вывела Эсту из ступора. Возможно, слегка озлобила. Но больше все же разочаровала.

– Это было хорошо. Несмотря ни на что.

– Это было то, чего ты ждал. То, что ты сам себе придумал.

– И ошибся? От начала и до конца? Точно?

А он упорный. Маньяк. Такие обычно своего добиваются. Но не в этот раз.

– Если бы ты хотел помочь, не устраивал бы спектакли.

– Ну да, ты же привык все получать по первому требованию. Прости, забыл.

Зачем постоянно пытаться меня уязвить, уколоть, заставить испытывать неприятные ощущения? Шоковая терапия? Мне лечиться не надо. Здоров как бык. Это мир вокруг болен, и серьезно.

– Лучше объясни кое-что. Насчет границы.

– Какой?

– Между Низиной и Лимбо.

– А что в ней непонятного?

– То, что она вообще существует. Особенно в головах.

– Граница, она… Всегда была.

– И будет?

Эста пожал плечами:

– Наверное.

Что характерно, никакого возражения. Ни во взгляде, ни в жестах, ни в голосе. Значит, и в мыслях своих сеньор Норьега эту черту проводит? Без сомнений. Всегда.

Интересная картинка получается, однако…

– Фиговый из тебя революционер.

– А ты-то что в этом понимаешь?

– В борьбе за счастье и свободу? Немногое. Но знаешь, со стороны виднее.

– И что увидел?

Разочарование сменилось вызовом. Ощетиненными чувствами. Задел