Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

Стиснув зубы, я налегал на педали и шипел:

– Давай… Считай свою чушь… Свою научную работу. Ты сам видел числа. Ты их рисовал. Настоящая… Работа чиновника…

Все данные давно введены в уродливое подобие терминала – осталось только взвести спиральные пружины логических вентилей, раскрутить все необходимые передачи, влить ту энергию, поток которой будет течь по ступеням расчётов. Осталось вдохнуть в Машину свою жизнь.

Медленно, очень медленно из терминала начала выползать лента, испещрённая плотным узором отверстий. Не выдержав пытки ожиданием, я попытался соскочить с седла – ноги подломились, и тело свалилось на твёрдый пол. На локтях и коленях я подполз к терминалу, нетерпеливо вырвал бумажную ленту и принялся вглядываться в перфокод.

Невозможно. Неправильно.

На краткое мгновение слабости возник соблазн пересчитать всё заново. Но я слишком хорошо знал собственные расчёты, чтобы верить в возможность ошибки. Машины не лгут и не ошибаются. Ошибка может быть только в трактовке данных, но, как я ни крутил результат в голове, вывод оставался одним и тем же.

Ничего. Город не производит почти ничего.

Всё, из чего строится и состоит наша жизнь, приходит снаружи. Вся эта огромная структура из бетона и стали, такая незыблемая и основательная, машиноугодная, наполненная здоровым телом Коллектива до краёв – просто фантик, пустышка, выхолощенная скорлупка без реального наполнения.

Город не нужен. И, похоже, так дела обстоят уже давно. Кто знает, может быть, так и было изначально?

По телу прошла дрожь осознания открывающихся перспектив; в голове вихрем закрутился миллион вопросов. Зачем, почему Машины скрывают от нас истинное положение дел? Кто ещё знает об этом? У кого есть возможность узнать?

Гудящую в черепе мешанину из рассуждений, сомнений, радости, надежд и страха вдруг заглушил один, самый главный и самый важный вопрос.

К кому я пойду с этой информацией?

Каждый Столп стремится наверх – и в прямом, и в переносном смысле. Каждое Министерство пытается придержать за шиворот всех остальных. У меня нет причин доверять никому из них. А надеяться на то, что все шесть Столпов вдруг рухнут и обратятся в пыль, наивно и глупо.

Остаётся думать и заботиться только о самом себе – о том, что под моим контролем, что для меня действительно важно.

В кабинете сидело два человека, но звучало три голоса.

– Тихо!.. – наконец приказал голос, доносящийся из терминала. – Тишина.

Диодато замолчал так резко, что проглотил последнее, недосказанное слово – оно превратилось в полузадушенное «Ак!». Я благоразумно последовал его примеру.

– В эту информацию действительно трудно поверить, Кавиани, – снова раздался из динамика голос Раджа Квирина; бесплотный голос человека, которого я никогда не видел. – А ты, как бывший экономист, ха-ха, должен понимать, как дорого я за неё заплатил.

«Ты не шевельнул ради неё и пальцем», – раздражённо подумал я. Ноги всё ещё сводило судорогой; казалось, стоит только расслабиться, и они по инерции начнут крутить воображаемые педали.

– Ха-ха, да что ты, Радж, знаешь о цене, если всю работу сделал я, Джосайя? – насмешливо произнёс голос, как будто я слишком громко думал свои мысли или случайно сказал их вслух.

– Нет постыдного в том, чтобы признать реальные заслуги и таланты, – вдруг сказал Диодато. – Слишком редки они стали в этой обители греха и непослушания. С каждой Сборкой детали всё хуже, найти для них место в теле Коллектива всё сложнее. Город не может терпеть это вечно.

– Конечно, Ансельм, конечно, – поспешил согласиться Министр; но в его голосе всё ещё звучала улыбка, слышимая даже сквозь треск помех.

В возникшей паузе я осмелился спросить:

– Что же будет дальше?

Министр Квирин как будто поразмышлял над вопросом. После паузы он ответил:

– Дальше? Дальше будет работа над ошибками. Заклеивание дыр, укрепление нашего маленького форта из подушек, ха-ха. И всё благодаря тебе, Джосайя, тебе и твоей проверке наших ухищрений на прочность.

– Но как же выход наружу? Машины обманывают…

– Да-да-да, – перебил меня Квирин, – но подумай сам вот над чем. Зачем выходить наружу, если можно, ха-ха, не выходить?

– Что?..

– Изменения в нашем Городе хотят видеть только те, у кого нет власти. Они надеются, что ветер перемен надует им эту самую власть на тарелочку. Мы же… У нас уже есть эта власть. Изменения нам ни к чему.

Я ожидал этих слов – но всё же не мог в них поверить. Легко называть обитателей Столпов бездушными монстрами, когда эти слова не покидают пределов твоей головы, но гораздо тяжелее встретиться с реальностью своих слов лицом к лицу.

Мои эмоции ни на что не влияют. Я должен думать о том, что для меня важно:

– У нас была договорённость. Вы обещали, что я встречусь с Полианной, живой и здоровой.

– О-о-ох, Джосайя, Джосайя, – со смешком ответил невидимый Министр. – Бойся своих желаний. Неужели это то, чего ты действительно желаешь?

– Да. Я выполнил свою часть сделки.

– Ох, женщины, эти женщины… Ты, конечно же, не поверишь, но я понимаю. Понимаю. Ты решился на то, на что мне когда-то не хватило сил. И до сих пор не хватает, ха-ха!

Неожиданная искренность в голосе Квирина улетучилась так же быстро, как и появилась. Он добавил:

– Что ж, обещания должны выполнять даже министры. Не сказал бы, что мы не были готовы к такому варианту развития событий… Ансельм, впустишь гостей?

Я развернулся к двери, всё ещё не позволяя себе расслабиться и поверить в происходящее до конца. Наконец-то я освободился от проклятия, которое навёл на меня мой собственный злополучный талант. Я освободил всех тех, кто мне действительно дорог.

Сдержав недовольный вздох, Диодато поднялся со своего места, прошёл к двери и повернул ручку. В кабинет ворвались кланки.

Я успел вскинуть руки и закричать. Я успел увидеть чёрный мешок, опускающийся на мою голову. Я успел почувствовать отчаянное, злорадное разочарование: в себе, за свою наивность, от которой я так и не успел избавиться до конца; в Министре Квирине, который до самого конца делал вид, что я останусь жить; в проклятом Городе, в котором мне так и не нашлось места.

Я успел услышать свист дубинки.

После этого наступила темнота.

Глава 14

Трансформация

Уставшее от допросов тело превратилось в свинцовый груз.

Невыносимая усталость облепляет каждую конечность, словно мокрая и липкая ткань. Это ощущение тащит за собой из головы недавнюю память, настолько болезненную, что само воспоминание становится пыткой: влажный от слёз мешок, заклеивающий рот и нос, не дающий дышать.

Тело оставили в покое, но мышцы дрожат от изнурения. Они стали непослушными, вязкими, ватными – словно пытаются уклониться от дальнейших страданий. Даже если мне даруют свободу прямо сейчас, я не смогу двинуться с места. Тело находится в плену собственной тяжести.

Кожа, когда-то мягкая и чувствительная, теперь превратилась во врага. Её ограбили, отобрали истинное предназначение, оставив только то, что нужно им – боль и дискомфорт. Лёгкий и прохладный ветерок, который должен приносить облегчение горящим мышцам, теперь проходит по телу жёсткой щёткой, продирая по нервам фейерверком искр. От этой тёрки болят зубы.

Каждое движение лёгких стало испытанием. Вдох – боль пронзает сердце и позвоночник, сухой воздух хрипит в трубах трахей, превращая нежную ткань в острые и хрупкие сушёные водоросли. Выдох – высохшая губка лёгких крошится и ломается, вызывая резкий, надсадный кашель. Сил вдыхать снова больше нет; тело пытается избежать уже знакомой боли. Но удушье сжимает горло рукой и заставляет раздувать лёгкие снова и снова.

Яркий свет бьёт в глаза, превращая мир в сплошную белизну. Опускаешь веки – и белизна на мгновение сменяется краснотой, после чего медленно выцветает в приятный и тёплый жёлтый цвет. Этот цвет напоминает о чём-то давно забытом, но таком желанном.