Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

Что-то упругое и плоское давит на тело снизу, формируя и складывая его в определённую форму.

Кресло. Это кресло.

Когда-то эта форма казалась удобной для расслабления, но они украли, отобрали даже само понятие отдыха. Усталость тут же заполнила всё освободившееся место, словно ядовитый газ; она омывает каждую клеточку, пропитывает каждый орган.

Единственное, что не причиняет боли – это голоса. Другие голоса, не те, что раньше. Те кричали, требовали, угрожали. Эти просто существуют. Общаются между собой. Меня для них не существует, и это хорошо.

– …световод кровью залило…

– Коагулируй все сосуды тогда. Они сами потом прорастут.

К ослепительному белому сиянию добавляется зелёный луч. Он пронзительно визжит, но держится неподвижно, указывая куда-то ниже моей головы. Каждое его появление сопровождается болью, но не сильной. Боль от допросов была хуже – обширнее, бессмысленнее. Эта боль прицельна и остра. Она соблюдает правила. Берёт перерывы на обед.

Об обеде напоминает и запах. Мерзкий запах подгоревшего мяса. Снизу к лучу тянутся плавные и завитые щупальца белого дыма. Луч с лёгкостью рассекает и их тоже, от этого становясь только ярче.

– Зачем вапоризация? Только костный материал тратишь…

– Своим делом занимайся.

На виски снова ложится прохладный металлический обруч. Сейчас будет больно. Но это ничего, это терпимо – ведь после этого показывают фильмы.

– Подаю напряжение!..

Вспышка боли.

Наконец-то перед глазами настоящая темнота. Из неё круговоротом всплывают картинки – они движутся, словно живые.

На одной из картинок я.

Вокруг мелькают размытые тёмные фигуры. Какие-то моего роста, другие вытянуты вверх, так высоко, что приходится задирать голову. Взрослые. Высокие называются взрослыми. Значит, те, кто пониже, зовутся детьми. Я – ребёнок.

Что-то гремит, перекатывается и жужжит над головой. Словно камни, которыми перебрасываются гиганты-взрослые. С трудом я вспоминаю правильное слово: голоса. Они разговаривают. Чаще друг с другом, но иногда и со мной.

Голоса сливаются в неразборчивый гул, из которого выныривают отдельные фразы:

– Перестань, это умеют все!..

Один из взрослых суёт мне в руки странную палочку с длинными зубьями и указывает на зеркало.

– Давай, попробуй!..

Я смотрюсь в зеркало и пытаюсь приставить полученную расчёску к голове. Но в отражении вместо моего лица только размытое пятно. Оно смазывается всё больше и больше, пока не распадается в чёрную пыль, которую тут же уносит ветер.

– …снова пульс участился…

– В последнее время транскраниально плохо стирает… Трепанацию бы.

– Времени нет. Ты очередь видел?

После пробуждения туловище ощущается по-новому – как будто оно чуть сместилось в пространстве, оставив разум на старом месте. Границы, отделяющие плоть от остального мира, теперь обнаруживаются в неожиданных местах – простираются дальше привычного или так же непривычно и неожиданно обрываются. Боль расплавила мясо и кости, а теперь они застывают обратно; зелёный луч с визгом рисует новую схему тела.

На голову снова давит холодная корона.

За вспышкой боли приходит темнота, но теперь она не торопится рассеиваться. Медленно в ней разгораются сине-зелёные лампы – они очерчивают комнату, полную людей. Все примерно одинакового роста. Все взрослые. Они не мои друзья, но я им доверяю.

На стене висит большой щит – к нему пришпилены бумаги, списки, схемы. Портреты. На одном из портретов лицо: молодое, худое, с чёлкой, спадающей на глаза. Чужое, но смутно знакомое. Где-то виденное раньше.

Один из тёмных силуэтов срывает этот листок:

– Кай сказала, что он больше не нужен. На такие должности у нас просто нет времени.

– Нет-нет, постойте! – неожиданно возражаю я. – Давайте его сюда. Я займусь им в свободное время. Ради общего дела. Нам может понадобиться финансирование.

Кто-то из теней смеётся; кто-то толкает меня локтём в бок. Мне всё равно. Решать будут не они.

Спустя некоторое время многорукая безликая толпа передаёт мне задание. Почему-то я радуюсь. Этот человек важен для меня. Он мне нужен. Нужен не для общего дела – эта мысль кажется секретной, преступной.

Воспоминание вызывает боль. Болезненная судорога исходит из самых глубин тела, из самого далёкого уголка, в котором спряталась душа. Тело тут же отвечает, выгибаясь дугой на кресле; на коже вспыхивают жгучим огнём кольца, притягивающие меня обратно. Ремни. Меня сдерживает не только усталость – они об этом позаботились.

– Так, что происходит?

– Повысилась возбудимость нервной системы… Стоит поторопиться.

– А. Из этих… Возбудимых. Кирку убирать тогда? Уберу, да.

Яркий свет больше не слепит – он только злит. Тело перестало убегать от боли. Теперь оно приветствует её жар, становится послушнее и бодрее. Ещё одна судорога заставляет его бороться с ремнями. В уши ввинчивается мерзкий трёхголосый скрежет: стон креплений кресла; скрип моих зубов; хруст костей, соединяющихся в новых конфигурациях. Мышцы тянутся за костями, не желая расставаться с привычными соседями. За мышцами тянется кожа. Где-то она не выдерживает натяжения – но меня это больше не пугает.

Обруч на голове перестал делать перерывы – картотека рисунков-воспоминаний срывается с оси и разлетается охапкой белых хлопьев, тающих во тьме. Я тянусь к ним, хочу сгрести обратно, но ремни не пускают; остаётся только жадно вглядываться в картинки, пытаясь найти то самое лицо. Каждая встреча с ним вызывает вспышку внутренней боли, и эта боль понуждает искать дальше.

В душа растёт уверенность – стоит только найти его, и я вспомню, кто я. Вспомню своё лицо. Вспомню, почему я здесь.

Последнее желание словно притянуло к себе одну из карточек. Нужного лица на ней нет – но есть слова. Непонятные, но злые: «Донос», «Преступная организация», «Вербовка». Под ними имя. Лица нет, но я знаю, что это его имя.

Боль в душе перевешивает и заглушает всё, что пережило тело. Больше нет страданий, нет усталости – только яркий шар гнева, в центре которого лежит последняя крупинка памяти, схваченная и отобранная у тьмы.

Я знаю, почему он мне так нужен. Я знаю, почему я здесь.

Новое тело, искажённое и истерзанное, обмякло в кресле. Ремни перестали впиваться в кожу. Больше не горит и не дымится горящей плотью зелёный луч. Можно расслабиться и раствориться во тьме.

– Давление падает!..

– Отключай, отключай. Куда денется, не умрёт же, хах.

Не осталось больше разноцветных карточек памяти. Вслед за ними разлетелись и исчезли чувства и желания – ведь больше не осталось слов, чтобы их описать.

Остаётся только имя.

Моё имя.

Полианна.

Полианна

Глава 15

Новое имя

Сознание возвращалось урывками – словно боялось вернуться туда, откуда было жестоко изгнано.

Сначала оно осторожно исследовало своё вместилище: тело чернело пятнами отсутствующих сигналов. Это хорошо. Темнота и пустота гораздо лучше, чем боль.

Вязкая дурнота небытия медленно рассеивалась. Разум позволил себе дрейфовать в бездеятельности, неторопливо, даже лениво осознавая себя. Некоторое время потребовалось на то, чтобы признать и принять ужасную правду – он существует, и назад дороги нет.

Она. Она существует.

После этого небольшого открытия-воспоминания её одолела ужасная скука.

Ещё не успела рассеяться болезненная слабость в мышцах, как зуд скуки стал невыносим. Сознание принялось обшаривать тело в поисках того, что могло бы выдать хотя бы каплю стимуляции.