Неземная девочка - Ирина Лобановская

— Пессимистом заделался?

— Просто все козлы, а я — не пессимист, — хмуро пробубнил Борька.

— Козлы? Да что это сегодня с тобой? — удивилась Нина. — По-моему, тебе все-таки стоит жениться. Зря ты разошелся с Маргариткой. Она тебе очень подходила по всем параметрам.

— Ишь ты подишь ты… Откель у тебя нынче такие мыслишки? Фолкнер давно заметил: на что ни пожалуешься, мужчина сразу посоветует сходить к зубному, а женщина порекомендует жениться. Причем у них самих все всегда из рук валится, но они тотчас с удовольствием станут поучать, как надо жить и себя вести. Какой-нибудь профессоришка из университета — приличного костюма в шкафу нет, но примется учить, как за год сделаться миллионером, а баба, не сумевшая подцепить ни единого мужика, будет охотно читать лекции по семейным вопросам.

— Камешек в мой огород? — холодно справилась Нина.

— Пардон… — буркнул Борис. — Не хотел… Хотя в принципе тебя обидеть нельзя — ты плохого словно не видишь, не замечаешь, злому не веришь. Игде ты такая воспиталась? Но только вот что, Шурупыч: на земле хорошим всегда хуже, чем плохим. И наши добрые качества нередко больше вредят нам в жизни, чем дурные. А дураки часто не на своем месте находятся, а намного выше, чем им положено по разуму. Посему нельзя сказать, что все на земле разумно.

— Я этого и не утверждала. А ты, Боб, чего ты сам хочешь? — поинтересовалась в ответ Нина. Она была до предела замотана, оттого держалась замкнуто и сдержанно. — Что тебе в этой жизни нужно? Вот ты пишешь свои заметки, ухлестываешь за дамами… И это все? Прежде всего, нужно понимать то, что хочешь делать, и в начале дела представлять себе его возможный конец.

— А-а, опять тебя занесло… И что же останется к концу, если все будет известно с самого начала? — проворчал Борька. — Смысл жизни… Да это самое нелегкое дело — его найти! «Я не мечтал о новой славе, не угодить бы только в ад». Пер Гюнт. Каждый на земле всегда живет для чего-то, и хорошо, если он не умеет жить для себя. Стой мене… Никто не учил тебя этой мудрости. Ты у нас — свет в конце тоннеля! Нина смутилась:

— Не болтай!

— Ишшо чего! У нас в стране свобода слова! И нужно ко всему относиться равнодушно, не портя себе бытия философией и не задаваясь никакими лишними вопросами. Между прочим, жизнь, в сущности, проста и груба. И зачем осложнять ее поисками какого-то особенного смысла? Нужно только научиться смягчать ее грубость. А большего ты все равно никогда не достигнешь. Так вот опять насчет женатиков… Моя любимая тема. Почему-то всегда принято смеяться над тем, кто недавно женился. И женатого сразу узнаешь — у него такой сытый, женатый вид. Но тем не менее… Я твержу себе одно и то же: не женись — потом пожалеешь. А женишься — потом горько пожалеет она. И ее даже жалко заранее. Ну какой из меня муж? Ты сама поразмысли, какой?

Он всегда говорил о серьезном, но никогда не говорил серьезно.

— Из тебя может выйти только Дон Жуан, — съязвила Нина.

— Ха! Но Дон Жуан — не просто распутник, а искатель неведомых, неиспытанных ощущений! Особь статья.

— А бабник — это любопытный, который хочет понять, что такое секс! — насмешливо подхватила Нина. — И между женой и любовницей нет физиологической разницы, а лишь одна юридическая. Кстати, как твое поведение увязывается с твоими религиозными убеждениями?

— Да, сильно тебя занесло. — Борька помолчал. — Свет в конце тоннеля… Но со своими шурупами… Какая ты всегда была нежная, трепетная, напрашивающаяся на поцелуи… Подожди, закурю, сигарета сдохла.

Нина переложила трубку из руки в руку, прикусила губу, но ничего не ответила. Ее отношения с собственным телом осложнились давно и проще не становились. Теперь Нина уже перестала его так ненавидеть, однако и полюбить не могла. Оно по-прежнему казалось ей предательским.

— Насчет убеждений, — пробурчал Борис. — Не сильно они у меня есть. Я просто изучаю вопросы религии и атеизма. Читаю. Одно жизненное наблюдение: если человек настроен яро антиклерикально, откровенно выступает против церкви и спорит с верующими — то существует очень большая вероятность, что именно такой скорее потом сам станет верующим и придет в церковь, нежели тот, который не имеет к вере никакой ненависти, но просто к ней спокойно равнодушен. Такие не придут к вере никогда.

— А почему? — спросила Нина.

— Да потому… Безразличие — это непрошибаемая стенка. А идеи… Ежели разобраться — в каждой из них есть что-то подлинное. То, что зажигает людей на деяния, на борьбу. И в то же время — в любой идее налицо относительность и ложь. Полно и курьезов. Некая ультрапатриотическая молодежная группировка развернула агитацию: якобы книги Толкиена не нужны православным христианам, потому что они проповедуют язычество и оккультизм. Успехов не добились, поскольку все передернули и притянули за уши, но факт остался фактом. А курьез в том, что в советское время Толкиен тоже был не в чести и переводился мало. Опять же: почему? Отгадка проста. Тогдашние боссы уверяли, что эти книги не нужны советским детям, так как проповедуют христианство. Ишшо в том же духе. Недавно видел книжку «Православие Пушкина». В советское же время издавалась такая же книжица «Атеизм Пушкина». Это к вопросу о лицемерии, которого даже не замечают.

— На то оно и лицемерие, чтобы его не замечать, — пробурчала Нина.

Борис засмеялся:

— Растешь на глазах… Нынче зачастую на одном и том же застолье одни и те же люди спокойно, и не думая ссориться, поют сначала «Там вдали, за рекой», а потом — «Вся Россия истерзана». И ведь обе песни — настоящие, подлинные, вышибают слезу в прямом смысле слова. И это осознаешь, когда для нас уже и красные, и белые превратились в историю. Казалось бы, в двадцатом веке у людей куда меньше оснований становиться атеистами, чем у Монтескье какого-нибудь. Ну, посуди сама: Монтескье не видел и не мог даже себе представить подобного — как человеку ставят искусственное сердце, работающее вместо настоящего, как парню зашивают разорванную трахею, что люди могут спокойно заявить: «Это было уже после моей клинической смерти». Но вот тебе другой курьез — при всем при этом двадцатый век оказался куда безбожнее восемнадцатого.

— Двадцатый век… — пробормотала Нина. — Кот у Лукоморья для нас — сказка, а работающий магнитофон — бытовая повседневная реальность. Однако если судить понятиями первородными, убеждениями человека прошлого времени, то говорящий ящик с кнопками — сказка куда почище, чем беседующее животное.

Борька вновь хмыкнул:

— Согласен, мадам. И впрямь, если вдуматься — нас окружает как раз то, что еще лет двадцать назад противоречило бы всякому здравому смыслу, казалось немыслимым, чего нельзя было тогда себе даже предположить. Двадцать лет назад Ленина, без преувеличения, обожествляли. Не все, конечно, но мои родители несомненно. Теперь он — персонаж ерническо-юморных шоу. Мог ли двадцать лет назад кто-нибудь представить, чтобы на улицах висели фотографии полуголых дам?! Чтобы ими пестрели журналы и газеты? Всякие там «Жизни»… Этого бы в кошмарном сне не приснилось! Стишата, за чтение которых дома двадцать лет назад детишки в прямом смысле получали от родителей по ушам, теперь читаются с эстрады по телевизору на всю страну. Блатная песня про Мурку исполняется по телевизору на Новый год! На сцене Дворца съездов пидор в бабьем прикиде дает сольный концерт! Сегодня это — наша реальность…