Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира - Розалин Майлз

фронта разделяла родителей с детьми и лучших друзей делала врагами.

В таких обстоятельствах было мало надежды на возникновение женского сообщества со своими интересами. Единственный исключительный пример совместного женского действия обернулся так печально, что едва ли мог послужить примером для остальных. Это произошло, когда «мужчины более не выдвигали прошений», и тогда «за дело взялись женщины»: речь шла об аресте в 1649 году четверых парламентских радикалов. Три дня подряд толпа из нескольких сот женщин требовала от парламента их освобождения; снова и снова их разгоняли вооруженные солдаты с заряженными пистолями, а от самой Матери Парламента [имеется в виду Англия, родина парламентаризма. – Прим. пер.] они услышали такую презрительную отповедь:

Дело, о котором они просят, находится выше их понимания. Палата уже дала ответ их мужьям [т. е. Парламент обязан отвечать только перед мужчинами], а им советует идти домой, заниматься своими домашними делами и не вмешиваться в то, что их не касается[263].

Напрасно женщины, как писали позже они сами, «уверенные, что сотворены по образу Божьему, и что Христос дорог нам не менее, чем мужчинам… изумлялись и скорбели о том, что в ваших глазах мы настолько презренны». Но в эпоху революций, в которую уже входил мир, это стало лишь одним из множества разочарований, напоминающих женщинам о горькой истине: каждая революция обещает равенство и благоденствие для всех, но на практике вечно оказывается, что одни по праву рождения немного равнее других.

Но пусть коллективная инициатива женщин была безжалостно раздавлена – на личном уровне, особенно для преследуемых роялистов, они оказались незаменимы. «Никогда женщины не были так полезны, как сейчас», – писал один преследуемый абсентеист сэру Ральфу Верни[264]. Ради своих лордов аристократки превратились в «воительниц», готовых сражаться за их интересы и защищать их собственность. Из множества впечатляющих примеров, быть может, самый героический – леди Мэри Бэнкс, в 1643 году оборонявшая от сил Парламента замок Корф. Сама, вместе с дочерями, служанками и всего пятью мужчинами она защищала внутренний двор: все они таскали и швыряли в нападающих тяжелые камни, лили им на головы кипяток и сыпали горящие угли с таким успехом, что осаждающие «с криками разбежались»[265]. Подобный героизм, разумеется, не был монополией высших классов, хотя у аристократок было больше шансов войти в историю под своим именем. Но в Гражданской войне участвовало и множество невоспетых «воительниц»: более всего отличились они при осаде Лайма, небольшого порта в графстве Дорсет. Днем женщины помогали сражающимся мужчинам – подносили им камни и другие метательные снаряды; а ночами несли стражу на башнях, чтобы мужчины могли немного поспать перед следующим штурмом. Их подвиги воспел местный поэт, явно понимавший, что «эта новейшая буря» снесла не только династию Стюартов:

…И нынеНемощные сосуды стали сильнейшими…Увы! Кто ныне бережет Лайм? Бедное женское стадо,Что бодрствует всю ночь, весь день трудится в битвеИ по малейшему шуму узнаетНаших врагов, когда они карабкаются вверх по стенам?[266]

Сражаясь наравне с мужчинами, женщины получили право, как мужчины, страдать. И многие пострадали за девять лет этой страшнейшей из войн; хоть и не все переносили свои беды с таким мужеством, как та дева, искалеченная пушечным ядром при обороне Лайма, что на все выражения сочувствия и ужаса перед ее будущей жизнью калеки твердо отвечала: «Поистине, всем сердцем я радуюсь, что отдала руку во имя Иисуса Христа, ибо ради Него желала бы отдать не только вторую руку, но и самую свою жизнь»[267]. Но вот чего у англичанок XVII века никогда не бывало: возможности влиять на ход событий, принесших им это горькое равенство в страданиях. Во всем обществе, сверху донизу, женщины не имели права голоса в собрании – будь то Звездная палата или собрание прихода. Исключенные из политики, осужденные, при всей своей энергии и способностях, на чисто реактивные роли и тактику, женщины в Английской гражданской войне, без счета терявшие мужей, сыновей, друзей и дома, слишком часто выглядели скорее жертвами революционного пыла других, чем победительницами в собственной борьбе.

От казни одного короля до казни другого протекло еще полтора столетия, состоялось еще одно громкое нападение на божественное право королей, прежде чем женщинам позволили участвовать в кровавых революционных событиях хотя бы на правах младших партнеров.

События во Франции, от первых конвульсий 1780-х до страшной вакханалии террора, подтвердили правоту плоско-саркастического замечания Эдварда Бульвер-Литтона: революции, мол, варятся не на розовой водичке[268]. Женщины Французской революции были очень далеки от привычных представлений о «хрупкой женственности»: все ароматы Аравии не смогли бы смягчить их руки, по локоть омоченные в крови. Во Франции, впервые в истории, женщина сделалась революционной силой – и это стало не последним в череде бесчисленных потрясений этой сотрясаемой судорогами эпохи в измученной Европе.

На роль женщин во Французской революции отчасти повлиял пример успешной борьбы за свободу американцев в Новом Свете. В основе, однако, лежало другое: условия жизни народа Франции при Старом режиме были таковы, что многие различия между мужчиной и женщиной стерлись задолго до того, как французы задумались о различиях между аристократом и санкюлотом: какая демократия убедительнее и весомее демократии голода? Не менее мужчин разъяренные нищетой, бескормицей и безнадегой, женщины Парижа стали важным элементом той силы, что запустила «великий двигатель Революции», а затем обеспечила ее кораблю бесперебойное плавание по кипящему океану крови.

С самого начала битвы женщины были здесь: карающие ангелы, гневные богини, яростные фурии – в зависимости от точки зрения наблюдателя. Женщина, одетая амазонкой, возглавила штурм Бастилии. Пусть это была победа над тенью – старая крепость, словно символизируя банкротство воплощенного в ней режима, оказалась пустой; но совсем не пустым делом стал «День торговок». Беспорядки, начавшиеся с того, что разъяренные женщины прочесывали парижские рынки в поисках хлеба, быстро переросли во всеобщее недовольство отсутствием короля в столице во время кризиса. Так 5 октября 1789 года начался поход на Версаль, исход которого определил судьбу Людовика XVI, Марии-Антуанетты, дофина и всей обреченной династии.

Не все восемь тысяч (или около того) женщин, принявших участие в походе, были бестрепетными революционерками, рискнувшими всем ради «правого дела». Сиделка по имени Жанна Марен рассказывала после: толпа примерно из сорока женщин увлекла ее за собой, сунув в руки палку и угрожая отколотить этой палкой ее саму, если она откажется. Все ее протесты и попытки уклониться (она еще не завтракала, у нее нет денег – ни единого су!) были заглушены криками: «Вперед! Вперед! Ты больше ни в чем не будешь нуждаться!»[269]. В этой импровизированной армии амазонок даже не все были женщинами: имелось в ее рядах неизвестное количество мужчин в женском платье, а также мужчины в мужском платье, которых женщины принудили стать своими вождями и ораторами. Были в этой женской дивизии и различия, очевидные самим женщинам: рядом с пуассардками – торговками рыбой, продавщицами других товаров и, наконец, теми, кто торговал самым презренным из товаров, собственным телом, шагали чистенькие благовоспитанные буржуазки, которые, однако негодовали еще громче своих сестер по рынку – и оказались не менее их готовы к насилию.

Ярость женской толпы, вырвавшаяся на волю, была поистине ужасающей. Женщины ворвались в Версаль – по дороге они останавливались лишь для того, чтобы разграбить лавки и таверны, – и сперва разгромили Национальную Ассамблею, депутаты которой, даже знаменитый граф де Мирабо, перед их нападением оказались бессильны. Делегация к королю, срочно организованная, чтобы умиротворить разъяренных предводительниц бунта, потерпела неудачу: выбранная для обращения к государю цветочница из Пале-Рояля сумела вымолвить лишь: «Сир, мы хотим хлеба!» – и потеряла сознание. Товарки ее хотели тут же вздернуть ее на ограде дворца; их с трудом удержали. К вечеру полил дождь – и, казалось, должен был затушить ярость бунтовщиц. Но так только казалось. К рассвету следующего дня они разгромили дворец, разорвали в клочки стражу, перевернули вверх дном все в королевских покоях, разыскивая королеву и громко требуя крови ненавистной «австриячки». Прежде чем занялся день, Мария-Антуанетта и ее семья уже возвращались в Париж – в свое последнее путешествие; узники народа, чья ярость возгорелась от искры гнева женщин.

Задним числом мы понимаем: гнев этот был столь велик и всепоглощающ, что никакие политические акции сами по себе не могли его насытить – он требовал надругательства над всеми канонами «женской святости» и самой «женственности», и чем более открытого и публичного,