Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера - Генрих Гофман

Гитлер ходил по залам, и я заметил, что его не особенно вдохновляет увиденное. Кроме того, ему стало известно, что двенадцать профессоров из комиссии намерены развесить свои картины на лучших местах. Разочарованный и сердитый, он вдруг заявил:

– В этом году выставки не будет! Присланные нам работы ясно показывают, что у нас в Германии пока нет художников, чьи картины достойны висеть в этом великолепном здании. Итак, я распускаю комиссию!

Все оцепенели!

– Это будет ужасный удар для мюнхенских художников, герр Гитлер, – подал голос я. – Подумайте, сколько будет разбито надежд, – продолжил я уговоры. – Герр Гитлер, не может быть, чтобы вы говорили серьезно. Подано около восьми тысяч полотен, из такого количества наверняка мы сможем выбрать для выставки пятьсот – семьсот стоящих работ.

Минуту он колебался и раздумывал, потом согласился.

– Если вы думаете, что сможете найти достаточно картин, достойных участвовать в такой выставке, которую мы задумали, и заполнить эти галереи, позвоните мне в Оберзальцберг, когда закончите, и я приду проверить ваш выбор. Но не позволяйте себе поддаваться чьему-то влиянию!

Таким образом на меня совершенно неожиданно свалилась ответственность за выставку. Это была нелегкая задача, на которую я сам напросился своим выступлением в защиту мюнхенских художников. Но я знал взгляды Гитлера и хорошо представлял себе, что вызовет его благосклонность.

– Терпеть не могу, когда картины пишут кое-как, – довольно часто говорил он, – такие картины, по которым никак не скажешь, то ли они вверх ногами, то ли шиворот-навыворот, и несчастный багетчик должен приделывать к ним крючки со всех четырех сторон, потому что не может угадать, где верх, где низ!

Итак, чтобы не поставить под угрозу успех выставки, я решился твердо придерживаться его вкуса и из восьми тысяч представленных работ выбрал около тысячи семисот, против которых, как мне казалось, он не будет возражать.

Каждый год мы могли бы целый зал увешивать «портретами фюрера» – обычно их было около ста пятидесяти, всевозможных размеров, во всевозможных позах, большинство скопировано с фотографий, сделанных мною собственноручно. В конце концов Гитлер приказал, чтобы каждый год выставляли только один его портрет по его личному выбору. В 1938 году он выбрал портрет тирольского художника Ланцингера «Гитлер в рыцарских доспехах». Этот портрет купил город Мюнхен и затем рекомендовал Гитлеру для выставки; и, хотя «рыцаря Адольфа» часто критиковали, он нашел немало почитателей.

Мне всегда хотелось дать современной школе живописи возможность показать свои работы на выставке, и поэтому при потворстве директора Дома немецкого искусства я приготовил сюрприз для Гитлера, оставив одну галерею под модерн.

Когда мы вместе вошли туда, признаюсь, сердце у меня екало. Гитлер посмотрел на картину известного мюнхенского художника. Потом обернулся ко мне.

– Кто это здесь повесил? – спросил он, и тон его был не слишком доброжелателен.

– Я, герр Гитлер!

– А это?

– Тоже я, герр Гитлер, я сам это все выбрал!

– Снять всю эту ерунду, – отрывисто бросил он и сердито вышел из зала.

На том и закончилась моя попытка привить Гитлеру вкус к современному искусству.

В 1938 году среди представленных полотен была одна картина кисти художника П.М. Падуа под названием «Леда и лебедь». Я посчитал, что будет интересно выставить это произведение современного художника на тему, которая пользовалась популярностью в искусстве на протяжении многих веков. В техническом смысле она была написана великолепно, но дерзость авторского замысла была выражена, пожалуй, слишком откровенно, так что я отложил ее в сторону, чтобы спросить мнения у Гитлера.

Эта картина и на него произвела глубокое впечатление, но он опасался, что она покажется оскорбительной некоторым посетителям выставки, и колебался, не решаясь дать окончательное распоряжение. Потом у него возникла одна идея.

– Такую картину может как следует оценить только женщина. Спросим фрау Троост, жену профессора!

Фрау Троост довольно долго рассматривала картину и заявила, что не видит причин не допускать ее к выставке.

– Вот видите, Гофман! Оказывается, вы стыдливее женщины! Эта черта вашего характера для меня новость, – пошутил Гитлер.

Вердикт фрау Троост отмел все его опасения, и он велел мне выставить картину, что я и сделал, повесив ее на видном месте.

Той же ночью меня разбудил телефонный звонок. Это была фрау Троост.

– Я не могу сомкнуть глаз, профессор! Эта картина не дает мне покоя! Я все думала и думала о ней и пришла к твердому убеждению, что картину Падуа нельзя выставлять на публике. Пожалуйста, поговорите с фюрером, пусть он передумает!

– Я знаю Гитлера, вряд ли он изменит уже принятое решение, – ответил я.

Когда на следующий день я сказал Гитлеру об этом ночном звонке, он наполовину рассердился, наполовину развеселился.

– Как это похоже на женщин! На них совершенно нельзя положиться! Фрау Троост должна была заранее продумать все свои возражения. Теперь, когда я принял решение, я от него не откажусь!

Как я и ожидал, «Леда» Падуа вызвала много споров – кто-то был за нее, кто-то против, она долго привлекала всеобщий интерес, и многие из ведущих членов партии, включая женское отделение, требовали ее убрать. Но нашлось столько же меценатов, у которых она вызвала такой восторг, что они хотели ее приобрести. Однако Мартин Борман опередил всех.

Когда Дом немецкого искусства закрыл свои двери в 1945 году, я вздохнул с облегчением, избавившись от почетной должности, которой совсем не добивался.

Летом 1937 года с подачи доктора Геббельса начался новый процесс очистки музеев и художественных галерей. И под лозунгом «Долой дегенеративное искусство!» он выбросил оттуда все работы, которые, по его мнению, были «противны» немецкому народу.

Кульминацией кампании стала организованная доктором Геббельсом выставка «дегенеративного искусства». Это отнюдь не было встречено единодушным одобрением, многие даже весьма консервативные члены партии считали, что он зашел слишком далеко. Я не колеблясь честно высказал свое мнение Гитлеру и сказал ему, что, по-моему, Геббельса понесло куда-то не туда.

Когда Гитлер решил посетить выставку, я сопровождал его, и, к большому неудовольствию Геббельса, Гитлер обратил внимание на несколько картин, которые, на мой взгляд, определенно не заслуживали позорного клейма и изгнания. И я с огромным удовлетворением сумел-таки уговорить Гитлера, чтобы он дал Геббельсу указание немедленно вычеркнуть из списка «дегенератов» значительное число произведений. Среди них, как я помню, были работы Ловиса Коринта, Рихарда Дикса, несколько рисунков Лембрука и прочие.