Дочь Клеопатры - Мишель Моран

— Ливия вечно злится. — Юлия озорно подмигнула. — Давайте все же возьмем. Ну что она сделает, если деньги уплачены?

— Вернет покупки в лавку! Целая туника из золота — неподобающая одежда для театра. Если госпожа Октавия тоже рассердится, вас больше никогда не отпустят за покупками.

Девушка немного подумала.

— Ладно. Тогда вот это.

Она указала на фиолетовый шелк, так чудесно подходивший к ее смуглой коже, и завела разговор с владельцем лавки. Разглядывая разложенное на прилавке великолепие, я задумалась, не пора ли прибавить оттенков моим рисункам. В египетских сундуках до сих пор без пользы хранились кувшины с красной охрой и ослепительным азуритом. Расписывать лицо мне не дозволялось, так почему бы не применить краски по назначению?

Выходя из лавки, рабыня строго сказала:

— Достаточно. Больше никаких покупок. Поняли?

— Ага, — немного насмешливым тоном отозвалась Юлия.

Мы шли вслед за Галлией через Овощной рынок, где по берегу Тибра тянулись овощные лавки, и моя спутница радостно щебетала о том, какие бусины лучше всего подойдут к ее глазам.

— Фиолетовые, — решила она. — Как наши новые туники. Сегодня же вечером позову портного, и к завтрашнему…

Я встала как вкопанная.

Юлия обернулась.

— В чем дело?

Перед высокой колонной форума, испещренной грубыми рисунками и птичьим пометом, лежали в корзинках младенцы. Кто-то жалобно плакал, другие тянули ручки, призывая исчезнувших матерей.

— Откуда здесь эти дети? — воскликнула я.

— Подкидыши, — обронила Юлия и собралась идти дальше, но я продолжала стоять. — Ну, ты же знаешь, — прибавила она с раздражением, — нежеланные.

Я посмотрела на Галлию, и та печально кивнула.

— То есть их попросту бросили здесь умирать?

Юлия переступила с ноги на ногу.

— Вообще-то существуют кормилицы… Поэтому место так и называется: Молочная колонна.

— Но молока не хватит на всех!

— Разумеется. По-твоему, много найдется кормилиц, которым больше нечем заняться?

Я уставилась на усталых женщин, присевших в тени, пытаясь из последних сил успокоить плачущих малышей.

— А как же другие?

— Умрут. Они нежеланные, Селена.

Увидев мой полный ужаса взгляд, Галлия поспешила прибавить:

— Нет, кое-кого возьмут в рабство или в лупанарий.

— Разве это не хуже смерти?

— Даже в самой мучительной жизни есть место надежде, — тихо ответила провожатая.

В Египте не существовало мест, подобных Молочной колонне. Если женщина зачинала в отсутствие мужа, уплывшего в море, она прибегала к помощи специальных трав, а матери-одиночки подыскивали бездетную пару, готовую взять малыша на воспитание.

В конце концов Галлия просто взяла меня за руку и увела прочь, но в этот вечер я не могла думать ни о чем, кроме несчастных брошенных младенцев.

— Да что с тобой происходит? — обиделся Александр. — Обещала помочь мне с Гомером, а сама…

Я отложила урок и взялась за альбом. «Илиада» подождет, сегодня не до нее.

— Селена, я не справлюсь один!

— Справишься, — равнодушно ответила я. — Можно подумать, мы не читали в Мусейоне.

Брат уставился на меня.

— Это из-за подкидышей? Юлия рассказала…

— О чем? — сорвалось у меня с языка. — О том, как она даже не обернулась в их сторону?

Он успокаивающе развел руками.

— Я не знал.

— А мог бы. Это было ужасно.

Я заморгала, борясь со слезами.

— И что, все лежали прямо в корзинах? — спросил Александр.

— Да, повсюду. Их попросту бросили умирать.

— Но не все же?..

— Нет. Некоторым суждено стать рабами. А самые невезучие кончат жизнь в лупанарии.

— Странные у римлян законы, правда? — прошептал он.

В дверь постучали.

— Давай притворимся, что спим, — сердито сказала я.

— Не говори чепухи. Обе наши лампы еще горят. — Брат поднялся с кушетки, пошел открывать и в изумлении вскрикнул: — Антония!

Десятилетняя девочка застенчиво разглядывала свои не по возрасту маленькие ножки в сандалиях.

— Можно? — спросила она. — Брату сегодня не разрешили покидать спальню, — прибавила неожиданная гостья, когда Александр попытался заглянуть ей за спину.

Он отступил в сторону. Антония вошла и огляделась вокруг.

— Не очень-то похоже на Египет, верно?

— Все лучше, чем темница, — ответил мой брат.

Девочка слегка улыбнулась и пристально посмотрела на меня.

— Говорят, сегодня ты видела Молочную колонну.

Я нахмурилась, а она продолжала:

— Галлия рассказала. Мы с мамой каждый вечер ходим туда помогать. Она платит молодым матерям, чтобы те кормили младенцев.

— А, так вот почему они это делают!

Вскочив с кушетки, я пересела в расшитое кресло и пригласила Антонию опуститься рядом.

Гостья устроилась поудобнее и кивнула.

— Да. Некоторые кормят из жалости, лишившись своих малышей, но большинство женщин подрабатывают ради собственных детей.

Ее взгляд неуловимо изменился. Антония словно пыталась прочесть по лицу мои мысли.

— Ваш отец был щедрым? — тихо спросила она.

Я посмотрела на Александра.

— Ради друзей он мог бы опустошить казну, — ответил брат уклончиво, присаживаясь напротив.

Не дождавшись от меня дополнений, девочка продолжала наступать:

— А бедным не помогал?

— Разве что воевавшим за него. Правда, он строил виллы. Живописные виллы вдоль побережья, — прибавила я. Собеседница этим не впечатлилась, и мне пришлось продолжить: — Отец был человеком сильных страстей. Азартный игрок, любитель скачек, преданный друг.

— Значит, вы двое похожи на него больше меня, — ответила девочка со смирением.

Чтобы сменить тему разговора, я спросила:

— Почему ты не ходишь с нами в школу?

Антония подняла светлые глаза.

— Потому что учусь у мамы, во время благотворительных занятий, — ответила она.

— И многому ты так научишься?

— Большему, чем во время походов с Юлией за покупками, — мягко сказала девочка.

Александр засмеялся, а мне стало не по себе от ее упрека.

— Да нет, ничего удивительного. — Антония помахала ладонью. — Все тянутся к ней. Это же дочка Цезаря. Но моя мама знает ничуть не меньше, нежели сам учитель Веррий. Мы вместе читаем поэмы, а в перерывах раздаем хлеб голодным.

Брат наморщил лоб.

— И тебе это по душе?

— Конечно.

— Тогда почему Марцелл ходит в школу?

— Он же станет наследником Цезаря. Если только сам себе все не испортит.

Александр подался вперед.

— Ты думаешь… Красный Орел?