Окоянов - Дмитрий Дивеевский

Булай пошел по тонувшей в сумерках лесной дороге как по непролазному, топкому болоту. Зыбкий воздух сгустился на его пути и был полон пляской неясных, зловещих теней, мысли кружились хаотичной метелью, зрение расплывалось, и ноги едва следовали приказу его воли. Чугунный страх сковывал все его тело. Но и спасительный голос не покидал его.

– Иди, иди, иди, не бойся, – непоколебимо спокойно повторял голос. Мите казалось даже, что в просветах леса, на фоне вечерней зари он видит неуловимый силуэт своего спасителя.

Самыми трудными были метры, оставшиеся до входа в храм. В ушах его стоял пронзительный свист, его тошнило и переламывало пополам. Где-то на краю сознания червячком копошилась мысль, что все эти страдания можно покончить в один момент, отвернув свои стопы от храма. Но он собрал в себе все оставшиеся силы и перешагнул через порог. Спасительное звучание хорала опустилось на него и запеленало душу теплой, непроницаемой защитой. Сразу стало легче.

Митя пошел в знакомый придел, и священник сразу позвал его к себе без очереди. Митя не знал, как поступить, он никогда не исповедовался. Однако священник не стал ждать и сам повел разговор.

– Вижу, сын мой, тяжки Ваши грехи. Не знаю, чем Вы прогневали Господа, но, наверное, на совести Вашей грехи смертные. Однако Вы счастливый человек, потому что господь дал Вам возможность понять свое окаянство еще в земной жизни. А понять – значит раскаяться. Видно, предначертан Вам еще и достойный отрезок жизни, а может быть, и непостыдная кончина.

Теперь исповедуйтесь. Только не мне о своих грехах рассказывайте, а Богу. Не о том, что натворили, а о том, как Вы о содеянном жалеете.

И Митя начал свой рассказ…

Железный боевикс.р., имевший на своем счету множество схваток с охранкой, участие в «эксах» и физических ликвидациях провокаторов, рассказывал о делах своих, и слезы текли по его заросшему лицу. Тело его содрогалось в рыданиях, а священник сопровождал его рассказ тихим шепотом: «Господи, прости раба Твоего Дмитрия»…

Когда Митя закончил исповедь, встал на колени и услышал над собой обращения священника к Богу, он почувствовал, что с души его спадает черная тяжесть, и душа засветилась легким и теплым светом.

Потом он приложился к раке Серафима Саровского. Отойдя от нее, почувствовал необъяснимую острую радость. Всю ночь Булай просидел на ступенях паперти, дожидаясь утренней литургии. На литургии он впервые причастился и перед ним открылась новая, неведомая ему ранее жизнь верующего человека.

33

Антон находился у себя в кабинете и ждал, когда поступят вести от Хохолкова. Он считал предварительный этап операции законченным. После возвращения Хохолкова надо будет объединять силы, брать часть взвода охраны, мобилизовать партийный и комсомольский актив. Затем пустить слух, что отряд выдвигается в мамлеевские леса, сделать крюк и выйти на приваловский хутор в шатковском лесу. Обложить его и потребовать капитуляции. Ну, а если не захотят сдаваться, тогда брать приступом. Хотя, едва ли это понадобится. Там наверняка половина лесовиков от дури, а не от преступлений прячется.

Забежал на минуту Митя Булай. Он большей частью пропадал сейчас на строительстве Окояновского поселка, но при случае навещал Антона. Как видно, ему нравилось стремление Седова осмыслить себя в этом мире, и он охотно с ним беседовал. Вот и сейчас, воспользовавшись свободной минутой, Антон вернулся к прежним темам.

– Но, все же, Митя, почему ты не принимаешь пролетарскую революцию?

– Надо понимать, это революция для пролетариев. А другие классы временно будут иметь поменьше прав, так ведь? Потом это временное состояние новым хозяевам понравится, и мы будем лицезреть новый исторический тип угнетения человека человеком.

– Но ты-то ведь имеешь представление, какой путь должна была выбрать наша страна. Я же вижу, что все у тебя обдумано.

– Конечно, Антон, было время мозгами пораскинуть. Да и вождей послушать. И твоих и своих. Они, кстати, друг от друга мало отличаются. И те и другие чужой кафтан на Россию примеряют. Ведь вопят только о своей народности. А сами мозоли на ягодицах по Швейцариям набивали. Русского духа в них нет. Вот и лезет в голову всякая бесовщина, вроде диктатуры пролетариата.

– Но ведь Ленин-то из наших, из коренных. Он же русского человека понимает, на него ориентируется. Смотри, вот он уже о новой экономической политике заговорил…

– С какой же легкостью люди создают себе кумира! Всего лишь три года прошло с революции, а Ленина уже считают великим. Что дальше-то будет? Ульянов не может быть великим мыслителем уже потому, что он материалист. Понимаешь, материализм исключает масштабность мышления, ведь его носитель считает себя венцом природы. Бога нет, значит, и выше меня, мыслителя, тоже ничего нет. Это исходная точка для самых диких заблуждений. Вон, в Москве и Питере уже публикации объявились, насчет ленинской гениальности. Стыд какой! Пройдет не так уж много времени, и никто не прикоснется к горе макулатуры, которую он исписал. А в памяти людской он совсем по другой причине останется. По той причине, что Ленин ваш был последним в цепи деятелей, по прямому умыслу или скудости ума поваливших неповторимую российскую цивилизацию. Мы с тобой об этом уже говорили. Я только повторить могу то, во что твердо верю – дом Романовых свой долг помазанничества выполнить не смог. Ведь самодержавие по своей природе на двух столпах должно держаться – на нерушимой православной вере самодержца и на его нерушимой державной любви к своему народу. Сам понимаешь, начиная с Петра Первого эти столпы стали подламываться. Его реформы сильно ударили по церкви. Над нею этот государь просто глумился. Загнал ее в синод, упразднил сан патриарха, ограбил приходы, а главное – притащил в страну протестантские обычаи. За ним последовали коронованные шлюхи, при которых православие стало покрываться ржою и разваливаться. Это очень тонкий сосуд, его беречь надо как зеницу ока. А они еще больше европейской клоунады развели, церковь же при этом продолжали обворовывать и унижать. После Екатерины страна была похожа на смердящее болото. Масонство, свинство, продажность, разврат и безверие.

– Что же ты так неуважительно о царствующих особах отзываешься? Ведь, вроде сам в монархиста превратился.

– Конечно, Антон, в идеальном случае монархия нашей стране вполне бы подошла. Вроде как в Англии. Но это в идеальном случае. Тут ведь державное отношение к своему долгу из колена в колено должно выковываться. Сравни наших императриц с английскими Елизаветой и Викторией. Елизавета, став королевой, замуж не пошла, зато возглавила англиканскую церковь и умерла девицей. А в стране при ней прекратились войны, был наведен порядок, она стала могучей. Виктория в сорок лет мужа потеряла и еще сорок один год в строгих вдовах проходила. Почему? Потому что они о душе своего народа пеклись. Понимали, что нельзя ему дурной пример подавать. А что наши императрицы творили, ты не хуже меня знаешь. Ни одна из них не захотела свою личную жизнь в рамки морали вместить, а уж православной морали – тем более. Что говорить о законном браке! Как же, не дай Бог, муж власть отберет! Нет уж, пусть я буду шлюхой, зато повластвую всласть. Думали они при этом, что с народной душой от такого правления делается? Как бы не так! Бабы на троне нанесли сильнейший удар по нашей духовной жизни. Так что весь восемнадцатый век оказался для русского христианства трагичным. Его страшно изуродовали. И в результате в девятнадцатом начало давать трещины самодержавие. Как ты знаешь, революционное движение зародилось среди неверующих, точнее, потерявших веру людей. Надо сказать, государи в этом веке были куда достойнее своих предшественников и пытались выправить наделанные теми безобразия. Надо о них доброе слово замолвить. Все они, кроме Николая Второго, могли подняться выше своего хищного окружения и ясным взглядом увидеть нужды народа. Да и характером они были настоящие державники. Но тут появляется одно очень важное обстоятельство, которое называется зов крови.

Эти императоры уже не были русскими по крови и духу. Сказался предшествующий период кровосмешения и переплетения с европейскими дворами. А родство с народом по крови – очень важная вещь. Только в нем самодержец ощущает себя частью целого народного единства и через себя передает Господнюю любовь к простым людям.

Так что же чужая кровь с Романовыми сделала? – Они стали чище народа, тоньше народа, выше народа. Они стали чужими народу. Они уже не цари, а императоры. Романовы о реформах не страданиями своими чаяли, но холодным размышлением полезности. Такая рассудочность мешает на подвиги решаться. А решаться надо было, Антон! Надо было Александру Первому поклониться простому люду за победу над Наполеоном и даровать крепостным свободу. Отчаянный шаг, достойный только великого государя, перед лицом нашего звероватого дворянства. Не достало его Величеству мужества. Еще пятьдесят лет рабовладение у нас процветало. Наконец племянник его пришел к такому решению, но и здесь горячего сердца не хватило. Крепостное право отменил, а на земельную реформу не решился. И остался русский мужик на родной земле тем же быдлом, что и был до того, потому что земля эта как была во владении помещика, так и осталась. Наши черносотенцы кричат: «За что Александра Освободителя убили, ведь он о народе пекся!» Убили его революционеры за то, что не посмел на волчьи права своего брата-помещика руку поднять.