Окоянов - Дмитрий Дивеевский

Дзержинский с удивлением наблюдал потом, как Ильич рыдает над гробом Якова, и никак не мог понять, насколько искренен вождь мирового пролетариата. Ведь Ленин не мог не знать, какие подозрения пали на Якова из-за покушения на него самого. Именно странное поведение Ильича заставило Дзержинского в тот момент остановить расследование. Но он был уверен, что доведи он его до конца, то на этом конце обнаружились бы фигуры Троцкого и Свердлова.

Феликса порой озадачивало совмещение двух, казалось бы, несовместимых качеств Ульянова: его удивительная политическая прозорливость и беспощадность к врагам революции и одновременно, по-детски наивная вера в то, что его окружают «преданные соратники». Потом Дзержинский понял, что вождь совсем не питал иллюзий в отношении соратников. Просто он вел умную игру, под названием «друзья-революционеры», которая придавала партии нужный авторитет и привлекательность среди пролетариев.

Наблюдая сейчас за вождем, Феликс не ведал, что в душе Ленина уже четвертые сутки стоит неимоверная смута, которую он закрывал решительной и какой-то злобной жаждой действий. Казалось, несмотря на весь гнет катастрофической ситуации в стране, на прогрессирующую болезнь сосудов головы, Ильич идет напролом, не ведая сомнений.

В ночь после похорон Инессы Ульянов не пошел ночевать в свою кремлевскую квартиру, а остался в кабинете, сославшись на необходимость «здорово поработать». Отослав секретаря раньше срока, он погасил лампу и, не раздеваясь, прилег на диван. Все существо его испытывало невыносимые страдания, причиненные смертью Инессы. Судьба подарила ему настоящую любовь, послав эту женщину, и он понимал, что закончился главный этап его мужской жизни. Душа его навсегда осталась сиротой. Слезы текли по его лицу. Хриплыми, сильными выдохами он пытался глушить рвущиеся наружу рыдания. Тоска по Инессе, такой бесценной и любимой женщине, по теплу ее тела и по звуку ее голоса переполняла его. Животная, неутолимая тоска.

Только к утру он стал немного успокаиваться. И когда в сознание его вплыли первые обрывки забытья, он вдруг почувствовал какое-то холодное прикосновение к своей руке, и будто невидимый ветерок дунул на занавески.

– Что это? – подумал он, очнувшись, – показалось что-то?

Когда-то молодой Володя Ульянов воспитывал в себе настоящего детерминиста. Он не признавал, что человеку могут «казаться» какие-то вещи.

– Либо явление природы есть, либо его нет, – говорил он сам себе. – Если думаешь, что «кажется», – проверь себя, выясни действительную причину. Иначе от этого «кажется» можно и до церкви докатиться.

Упорной работой с самим собой он сумел воспитать в себе, как ему казалось, редкое качество объективно воспринимающей мир личности.

И в этот раз он также подумал, что у него появились легкие галлюцинации на почве переутомления, выпил полстакана холодного чаю и снова лег спать. Во сне к нему пришла Инна, и он нисколько не удивился этому. Он даже знал, что видит сон, и знал, что теперь будет часто встречаться с ней во сне. Это объективная работа психики любящего человека.

Правда, образ ее был неясен. Она то исчезала, то вновь появлялась, будто старалась преодолеть какую-то невидимую пелену, но это у нее плохо получалось. Инна беззвучно шевелила губами, как бы говоря что-то, но Ленин не понимал ее речи. Вид ее был взволнован и расстроен. Затем Инна исчезла, и он на два часа уснул глубоким сном.

Когда первые отблески рассвета легли на занавески, Ульянов проснулся и подумал:

– Что же она хотела мне сказать? Ведь что-то важное… Черт! Да что же я! Ведь нет ее больше. Доработался до того, что загробное переселение душ стал признавать. Гнать эти мысли подальше! Гнать безжалостно. Забот не счесть, а я химеры выдумываю.

Он ополоснул водой лицо над раковиной и сел писать доклад к девятой всероссийской конференции РКП(б). Работа была сложной. Только что закончился поражением поход Красной Армии на Варшаву. Поляки, вопреки надеждам Владимира Ильича, не присоединились к ней, а стихийно образовали народное ополчение, которое вместе с войсками Пилсудского наголову разгромило регулярные части Тухачевского и Буденного. Ленин понимал, что этот просчет может стать поводом для серьезных разбирательств его политики, и ему хотелось написать убедительное обоснование случившемуся.

Перо полетело по бумаге, и Ульянов сам того не заметил, как с Польши переключился на ненавистную английскую буржуазию и уже предвещает скорую социалистическую революцию в Объединенном Королевстве. На секунду оторвавшись от доклада, он подумал, что, может быть, не стоит заходить так далеко, но потом решил, что это вдохновит делегатов конференции, и продолжил прокладку пути во всеобщую катастрофу капитализма.

Через час работы рука устала и, откинувшись на стуле, он дал ей отдохнуть.

За дверью кабинета было тихо. Рабочий день еще не начался. Ульянов прислушался к тишине и вдруг услышал голос Инессы:

– ОН сказал, что мы растопили топку человеческими жизнями…

Ульянов вскрикнул, выскочил из-за стола и заметался по кабинету.

– Нет, это не галлюцинация. Так не бывает. Сначала Инна пыталась прорваться в сон. Не получилось, и она прошла через мысль. Поступает по логике достижения цели. Значит, существует. Где? Что за материя? Загробный мир – материя? Значит, я всю жизнь валял дурака? Этого не может быть! Это ложь. Это галлюцинация. Галлюцинация и больше ничего. Кто такой ОН? Уж не боженька ли? Очень смешно-с! Какую топку? Какими жизнями? Декадентские выверты на память приходят, только и всего. Надо еще поспать. Слишком мало сплю. С ума сойду. Память слабнет. Провалы памяти. Это скверно. Спать, спать.

Ульянов, действительно, сразу уснул и проспал еще час, а перед пробуждением появилась Инна. Она гладила его по лицу неосязаемой рукой и говорила:

– Успокойся. Мы будем вместе. Даже здесь. Я подожду…

Ночные приходы Инессы заставили Ульянова предположить, что это не работа его воспаленного воображения. То, что она говорила, было ново, неизвестно для него. Это было принесено в его воображение извне. Он понимал это, но не мог признать. Впервые в жизни «детерминист» Ульянов отвернулся от реальности и намеренно пошел по пути самообмана.

Для него признание загробной жизни означало бы полную катастрофу. Весь его умственный потенциал, вся его философия были заострены на материальном коловращении мира, а значит – непризнании ответственности за содеянное перед Высшим Судьей. Допустить наличие Господа означало бы для него осознать никчемность затеи переделать жизнь человечества по собственному сценарию, который в сравнении с Божьим замыслом оказался таким ничтожным и кровавым.

Поэтому Ульянов с бешеной энергией стал убеждать себя в том, что души Инессы Арманд не существует, и все больше одурял сознание непосильной работой, окончательно подрывая свое здоровье.

Феликс, конечно, и вообразить не мог, что те горькие слезы, которые Ильич проливал на похоронах царского палача Якова Свердлова полтора года назад, были неосознанной прелюдией к окончательному окаянству души и помрачению рассудка.

36

Алексей ехал на бричке по ухабистой дороге, ведущей через окояновский лес. Настроение у него было хорошее. Он возвращался с осмотра строительства домов под ТОЗ, который возглавил его двоюродный брат.

Митя, не мудрствуя лукаво, набрал в общество своих дальних родственников по линии покойной матери. Все они были малоимущими и присоединились к нему в первую очередь по той простой причине, что исполком обещал ТОЗу немного муки на зиму и семян на посевную. Крохи, конечно, но у других и того не было. Все понимали, что надвигается голод.

Сейчас на опушке окояновского леса уже ставился пятый дом. Нового жилья не строили, это долго, да и средств нет. Перевозили из Окоянова разобранные избы и снова собирали их. Жилье худенькое, но, Бог даст, до белых мух успеют построиться. Организационные способности у Дмитрия оказались и вправду хорошие. Работа кипела.

Бричка нагнала двух женщин с мешками за спиной, шагавших в направлении Окоянова. Алексей узнал сестер Синдячкиных, одиночек, раньше работавших где-то в Пензе, а в голодную пору вернувшихся к старухе-матери.

– Садитесь, дамы. Подвезу. Чего ноги зря бить.

Женщины забрались на заднее сиденье брички и весело благодарили его:

– Ох, спасибо, помог нам, Алексей Гаврилович. Мешки тяжелые у нас. Мучицы в Арях на одежонку выменяли и прем ее, как две кобылы, – заливаясь смехом, сказала Маруся Синдячкина.

– А что меня благодарить, – хмыкнул Алексей, – вы вон жеребца благодарите, он везет.

– Ой, да что Ваш Красавчик по сравнению с Вами. Вот уж мужчина, так мужчина, – сказала Клавка игривым голосом.

– Если, дамы, нам в лес заехать надо, то это завсегда. Я на просьбы трудящихся отзывчивый.

– Алексей Гаврилович, а ты нас двоих не забоишься? Мы ведь девки боевые. Вон агрегаты-то у нас какие, – и Клавка подбросила двумя ладонями свою пышную грудь.