Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

городском кладбище студентами беспрепятственно отслужена панихида, из чего крестьяне выводят заключение, что павшие были точно невинны… Смертная казнь Антона Петрова вселила страх в народе, но… страх тот начинает уменьшаться вестью об отправлении панихиды в Казани». Апраксин сообщал о поездке двух студентов из Казани в Бездну «для свидания с Антоном Петровым», находившимся под стражей в ожидании «суда»[488].

Щапов стал чрезвычайно популярен в прогрессивных кругах общества после своего выступления (хотя текст последнего, конечно, не мог быть опубликован). Под давлением общественного мнения правительство должно было отменить уже принятое решение о заточении Щапова в монастырь. В организации кампании против ссылки Щапова активнейшую роль сыграл Чернышевский[489].

Известно, что немедленно после обнародования реформы 19 февраля реакционная направленность правительственной политики заметно усилилась. В апреле 1861 г. жена одного из главных деятелей реформы – Милютина, сообщая в частном письме об удалении с постов Ланского (министра внутренних дел) и Милютина, не устраивавших крайних крепостников, писала, что «сделалась очевидна и неминуема эпоха реакции». Вторя ей, князь Черкасский, тоже один из участников реформы, писал Н.А. Милютину: «Я ожидал реакции… она была неизбежна…»[490] Одно из самых явных своих проявлений реакционный курс нашел в нападении (так прямо и справедливо в данном случае писал сам Милютин 2 мая 1861 г.) на университеты. Правительство боялось университетов и студенчества. Стеснение университетов, по остроумному замечанию Огарева, казалось власти каким-то самоспасением[491]. Правительство провело ряд репрессивных и ограничительных мер против студенчества, затрагивавших особенно чувствительно интересы наименее обеспеченной части молодежи. Изданные в середине 1861 г. новые правила для студентов сводили к нулю все их корпоративные права (воспрещены сходки, депутации и пр.), они почти полностью ликвидировали практику освобождения нуждающихся студентов от учебной платы с целью «ограничить наплыв в университеты бедняков»[492].

Репрессии встретили со стороны студенчества очень резкий отпор. По университетам прокатилась волна бурных «беспорядков». Студенческие волнения осени 1861 г. по своему размаху, упорству, длительности, по своей относительной организованности далеко превзошли «беспорядки», имевшие место в конце 50-х годов. Притом они не носили прежнего локального характера, и в них достаточно ясно видна была политическая подкладка событий, связь с общим положением и настроением в стране. «Не университеты, не учебные заведения суть колыбели этих волнений… Учебные заведения могут только служить правительству барометрами, указывающими большее или меньшее давление воздуха», – писал такой внимательный и чуткий наблюдатель, как Н.И. Пирогов[493].

25 сентября 1861 г. в Петербурге произошла первая уличная демонстрация – университетских студентов (шествие к дому попечителя), заставившая говорить о себе не только в России, но и в Западной Европе. 12 октября 1861 г. произошло нападение полиции и войск на собравшуюся у здания университета толпу студентов, несколько сот человек было арестовано и заключено в Петропавловскую крепость. Учащиеся других учебных заведений высказывали свою солидарность со студентами университета. Вся столица была глубоко взбудоражена. Собирались подписи под протестом против действий властей, была мысль о широкой демонстрации перед Казанским собором, оставшаяся неосуществленной. Правительство вынуждено было пойти на закрытие Петербургского университета впредь до пересмотра университетского устава. В Московском университете волнения ознаменовались шествием студентов к могиле Грановского (в годовщину его смерти, 4 октября), где были произнесены «весьма неумеренные», по отзыву властей, речи. 12 октября в Москве произошло дикое избиение молодежи, явившейся к генерал-губернаторскому дому требовать объяснений по поводу начавшихся среди студентов арестов. В Казани в результате новых волнений дело дошло до временного закрытия университета[494]. Продолжением студенческих волнений в Петербурге явились события, связанные с деятельностью недолго просуществовавшего (в начале 1862 г.) «Вольного университета».

Демократические деятели Петербурга, сплотившиеся вокруг «Современника», проявляли к студенческому движению конца 1861 – начала 1862 г. живейший интерес. Чернышевский, Антонович, Елисеев поддерживали связь с вожаками студенчества. Насколько позволяли цензурные условия, «Современник» освещал положение студенчества и его борьбу. Исключительно велик был авторитет Н.Г. Чернышевского среди студентов. Документально установлены его сношения с рядом влиятельных студенческих деятелей, его забота об организации помощи репрессированным участникам студенческих волнений и т.д. Из воспоминаний Л.Ф. Пантелеева известно, что Чернышевский был прекрасно осведомлен о жизни студенчества, которому он, по свидетельству того же автора, сочувствовал «всей душой»[495]. П.Л. Лавров вспоминал по поводу конфликта, происшедшего в начале 1862 г. у активной группы студентов с профессором Н.И. Костомаровым (при закрытии «Вольного университета»): «…Мне остались живы в памяти несколько слов, сказанных им (Чернышевским. – Ш.Л.)… и которые сделали для меня очевидным, что движение студентов против Костомарова, не хотевшего прекращать лекций из-за ареста профессора Павлова, происходило с согласия Чернышевского, под его влиянием»[496]. В «Свистке» (сатирическом прибавлении к «Современнику») Чернышевский ядовито обличал московскую профессуру, занявшую, в своем подавляющем большинстве, враждебную позицию в отношении студенческих выступлений. Большое революционизирующее впечатление произвела смелая статья Чернышевского «Научились ли?» в одной из весенних книг «Современника» за 1862 г., горячо защищавшая и оправдывавшая студентов, сурово обвинявшая правительство и реакционную журналистику, которая пыталась дискредитировать передовое студенчество в общественном мнении[497]. Политическая полиция приписывала Чернышевскому «непосредственное участие в возбуждении беспорядков» 1861 г. среди студентов Петербургского университета[498]. Это было одним из тех «оснований», которые шеф жандармов Шувалов впоследствии, в 1870 г., выдвинул для оправдания отказа выпустить Чернышевского после отбытия им каторги на поселение, что бесспорно требовалось существовавшими законами.

Крупное политическое значение студенческого движения признавал не только Чернышевский, но и Герцен, который даже готов был усмотреть в петербургских событиях, разыгравшихся в конце 1861 г., начало новой эпохи. В статье «Исполин просыпается!» он посылал молодежи свое дальнее благословение, призывал ее идти к народу и связать свое дело с делом народа. Герцен писал: «Со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра растет стон, поднимается ропот; это – начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! – вот ваше место; изгнанники науки…»[499]

Агитация в народе, агитация в среде молодежи была поставлена в порядок дня еще до студенческих волнений, которые обострили сознание необходимости активно действовать в этом направлении.

Исключительно заметную роль в агитационной деятельности революционеров начала 60-х годов сыграли прокламации. Современники говорят даже об «эпохе прокламаций»[500]. В эту сторону было направлено внимание кружка видных революционно-демократических деятелей во главе с Н.Г. Чернышевским. Участниками этого кружка было подготовлено