Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды - Алан Маршалл

Артур, погонщик волов, всегда в этот вечер устраивал стоянку с таким расчетом, чтобы можно было заглянуть к Теду. Приходили из своего лагеря и братья Фергюсоны. Принц Прескотт и двое других рабочих были частыми гостями в доме Теда, но в этот вечер Принц захватывал с собой гармонику и наряжался в мохнатый жилет.

Из лагеря мы выехали на дрогах втроем — Тед, Питер и я. Позвав меня садиться, Питер повернулся к Теду и троим лесорубам, которые стояли тут же, и, прикрыв рот ладонью, шепнул хрипло:

— Теперь смотрите! Смотрите на него! Этот парнишка просто чудо: и заикнуться не даст, чтобы ему подсобили. Это я и хотел вам сказать давеча.

Затем, опустив руку, он обратился ко мне с нарочитой небрежностью:

— Ну, Алан. Полезай.

Раньше я с некоторым опасением поглядывал на громаду бревен, возвышавшуюся на дрогах, но слова Питера вдохнули в меня новые силы, и я уверенно направился к повозке. Я вскарабкался на круп Кейт, как это делал прежде, но теперь надо было лезть гораздо выше, и я понимал, что мне придется встать на лошади, а уж потом, уцепившись за что-нибудь, подтянуться на руках вверх. Ухватившись за верхушку столба, я встал «хорошей» ногой на круп Кейт, а оттуда уже без труда взобрался наверх.

— Ну, что я вам говорил? — воскликнул Питер, с довольным лицом наклоняясь к Теду. — Глядите! — Он выпрямился и презрительно щелкнул пальцами. — Что ему костыли — чепуха!

Дорога к дому Теда была узкой, и ветви деревьев, сгибаясь дугой, цеплялись за плечи Питера и Теда, которые сидели впереди, свесив ноги. Я сидел сзади, и ветки, выпрямляясь, резко хлестали меня по лицу. Тогда я улегся на спину и стал наблюдать, как они, со свистом рассекая воздух, пролетали надо мной.

Я наслаждался тяжелым покачиванием дрог, их громким размеренным скрипом. Через некоторое время лошади остановились, и я понял, что мы приехали к Теду.

Дом был построен из горбылей, а щели между ними замазаны глиной. С одной стороны торчала труба из коры, рядом с ней проходил желоб — согнутый кусок коры, — по которому дождевая вода с крыши, тоже сделанной из коры, стекала в железный бак внизу.

Дом стоял, не защищенный ни забором, ни садом от наступающих зарослей. Над ним склонилось тонкое молодое деревцо; перед парадной дверью, которой никто никогда не пользовался, буйно разрослись папоротники.

Около черного хода стоял чурбан, служивший подставкой для старого эмалированного таза. Чурбан был весь в мыльных потеках, и земля вокруг превратилась в сероватую грязь.

Четыре шкурки опоссума, растянутые мехом вниз на задней стене дома и прибитые гвоздями, поблескивали в предвечерних солнечных лучах. На нижней ветке росшей вблизи акации висел, слегка раскачиваясь, шкафчик для мяса.

У двери в дом лежал ствол древовидного папоротника, служивший ступенькой, а рядом на двух колышках был прибит кусок железного обода, о который входившим полагалось счищать грязь с башмаков.

Позади дома, под навесом из коры, державшимся на четырех тонких столбах, стояла двуколка, упряжь, лежавшая в ней, свисала с крыла.

Питер остановил лошадей подле навеса, и я слез с дрог. Двое ребятишек стояли и внимательно смотрели, как я спускался и ставил костыли под мышки.

Один из них, мальчуган лет трех, был совершенно голый. Питер, свертывавший вожжи, прежде чем забросить их на спину Кейт, с интересом посмотрел на него и весело улыбнулся.

— Ну и ну! — воскликнул он. Потом протянул грубую, мозолистую руку и стал поглаживать мальчика по спине. — Какой гладенький малыш!

Мальчик, уставившись в землю, с серьезным видом сосал палец. Он подчинился ласке Питера спокойно, но с некоторой опаской.

— Гладенький, очень гладенький малыш! — В голосе Питера звучало почти удивление; пальцы его осторожно ласкали плечи ребенка.

Другому мальчугану было лет пять. На нем были длинные бумажные чулки, но подвязки съехали, и чулки свисали на ботинки, как кандалы. Веревочные подтяжки поддерживали заплатанные штаны, а у рубашки без единой пуговицы был только один рукав. Волосы ему, наверное, никогда не причесывали. Они торчали дыбом, как шерсть у испуганной собаки.

Тед, распрягавший лошадей, обошел их спереди и, увидя сына, остановился, окинул его критическим взглядом и крикнул:

— Ну-ка, подтяни чулки! Подтяни чулки! Питер подумает, что ты у меня птица какой-то новой породы!

Мальчуган наклонился и подтянул чулки, а Тед не спускал с него глаз.

— Теперь отведи Алана в дом, а мы кончим распрягать. Скажи маме, мы сейчас придем.

Женщина, повернувшаяся от очага, когда я вошел, посмотрела на меня с таким выражением, как будто она вот-вот завиляет хвостом. Лицо у нее было полное, располагающее к себе; она подошла ко мне торопливо, вытирая мягкие, влажные руки о черный, запачканный мукой передник.

— Ах ты, бедный мальчик! — воскликнула она. — Ты калека из Тураллы, да? Ты, наверно, хочешь посидеть?

Она обвела глазами кухню, прижав пальцы к полным губам, чуть нахмурившись, как бы в нерешительности.

— Вот на этот стул. Садись сюда. Я сейчас подложу подушку под твою бедную спинку!

Желая помочь мне сесть, она подхватила меня под локоть и подняла мою руку так высоко, что я с трудом удержал костыль под мышкой.

Я споткнулся, она с тревожным восклицанием схватила обеими руками мою руку и взглянула в сторону стула, как бы измеряя расстояние между мною и этим спасительным прибежищем.

Я с трудом добрался до стула, опираясь всей тяжестью на второй костыль, движение которого она не затрудняла, другую мою руку она продолжала держать высоко в воздухе. Я опустился на стул смущенный, чувствуя себя крайне неловко и всей душой желая очутиться снова на воздухе среди мужчин, которые не обращали внимания на мои костыли.

Миссис Уилсон отодвинулась немного и взирала на меня с удовлетворением — так женщина смотрит на курицу, которую она только что ощипала.

— Ну вот, — весело сказала она, — теперь тебе лучше?

Я пробормотал «да», ощущая облегчение от того, что освободился из тисков ее руки, и посмотрел на дверь, через которую должны были войти Питер и Тед.

Миссис Уилсон начала расспрашивать меня о моей «страшной болезни». Ей не терпелось узнать, болит ли у меня нога, ноет ли спина и натирает ли меня мать жиром ящерицы.

— Он так все пропитывает, что даже проходит сквозь стекло бутылки, — внушительно сообщила она.

Она решила, что во мне слишком много кислоты и что мне следовало бы всегда носить в кармане картофелину — это хорошее средство.

— Картофелина, засыхая, вытягивает из человека кислоту, — объяснила она.

Она вдруг заговорила о том, что я могу расхвораться здесь в лесу, но что мне нечего беспокоиться — ведь у Теда есть двуколка. Потом она взяла кастрюлю с вареной бараниной, стоявшую на двух железных перекладинах над огнем, поднесла к носу и пожаловалась на то, как трудно в лесу сохранить мясо свежим.

Она мне начала нравиться, когда забыла о том, что я хожу на костылях, и заговорила о собственных болезнях. Разговаривая, она все время хлопотала с ужином: выложила дымящуюся баранину на большое блюдо на столе, достала горячий картофель из другой кастрюли и принялась мять его. Затем, с трудом выпрямившись, словно это причиняло ей боль, она сообщила мне с таинственным видом, как бы делясь со мной секретом, что не доживет до старости.

Я заинтересовался и спросил почему: на это она ответила, что все ее органы переместились.

— У меня уже никогда больше не будет детей, — сказала она и добавила после минутного молчания: — И слава богу!

Она вздохнула и отсутствующим взглядом посмотрела на мальчугана со спущенными чулками, который внимательно прислушивался к нашему разговору.

— Сбегай принеси штаны и рубашку Джорджи, — неожиданно обратилась она к нему. — Они уже высохли. Я не хочу, чтобы он умер от простуды.

Мальчик — его звали Фрэнк — в одну минуту принес одежду, висевшую где-то на ветке за домом, и миссис Уилсон одела Джорджи, который серьезно поглядывал на меня все время, пока длилась эта процедура.

Наконец мать одернула на малыше рубашку и отпустила его, строго-настрого наказав:

— Смотри скажи мне, когда тебе захочется куда-нибудь. Я тебе задам, если не будешь проситься!

Джорджи продолжал смотреть на меня.

Когда Тед с Питером вошли в дом, Тед шлепнул миссис Уилсон по спине с такой силой, что меня охватило беспокойство за ее здоровье.

— Как поживаешь, старуха? — весело крикнул он и, разглядывая готовящийся ужин, сказал Питеру: — Это отличный кусок баранины. Я купил четыре овцы у Картера по полкроны за штуку. Хорошие, откормленные, попробуешь — сам увидишь.

Глава 28

Когда со стола все было убрано и керосиновая лампа, висевшая на цепочке, прикрепленной к потолку, зажжена, Питер внес ящик с пивом и уселся вместо с Тедом подсчитать на бумаге, сколько придется с каждого гостя за «выпивку».