Сцены сексуальной жизни. Психоанализ и семиотика театра и кино - Дмитрий Александрович Ольшанский

или отчаяния, без одержимости, которые так прописывал Еврипид, Медее фон Триера дети просто не нужны, она никак не привязана, поэтому мирно подвешивает их, как плоды на древо). Аналогичный образом поступает и героиня «Антихриста», фактически избавляясь от своего ребёнка. Женщине в принципе не нужно всё то, что мужчина может преподнести ей в дар. Ибо женское наслаждение вообще лежит в иной плоскости, нежели диалектика обмена дарами, получения, присвоение и отчуждения. Наслаждение не вписывается в систему координат, заданную осями желания, оно отсылает к трансцендентному, и вместе с тем предельно материальному измерению: в «Меланхолии» это уже не абстрактная женская страсть или безумие ведьмы, а вполне осязаемое небесное тело — планета Меланхолия.

«Быть женщиной — значит скорбеть. Меланхолия является естественным состоянием женщины», — говорит Юлия Кристева. То есть у мужчины нет ничего, чтобы соприкасалось с женщиной, ничего из того, что у него есть — женщине не нужно, ничто на стороне мужского не может насладить женщину. Говоря буквально, «у него есть ничто» («Il a rien»), именно это Ничто, фундаментальный провал, кастрацию, зияющую пустоту собственной плоти, — он и должен предъявить женщине. Встретить женщину можно только за пределами фаллической логики, за пределами своей сексуальности, нельзя встретить женщину, оставаясь мужчиной, поэтому Лакан и говорит, что «сексуальных отношений не существует». Встреча с женщиной невозможна по сю сторону жизни. То есть сексуальный вызов для мужчины состоит в том, чтобы лишиться самого себя (ни один из героев фон Триера на это не решается), встретиться с невосполнимой утратой самого себя, погрузиться в меланхолию. Мужчины предпочитают скорее ретироваться или покончить с жизнью, чем встретить свою кастрацию, обнаружить Ничто на стороне Женщины, поэтому во всех фильмах фон Триера они выглядят так комично. Смешны не кастраты, лишённые достоинств, а, наоборот, те авторитеты, которые боятся понести трату и так трясутся над своей никчёмной идентичностью.

Травма как прививка истины

(о фильме Ангелины Никоновой «Портрет в сумерках»)

«Чего же ещё надо женщине, когда у неё всё есть? Зачем она постоянно ищет приключений на свою задницу? И находит их — задаются вопросом многие зрители фильма. — Находит себе тупого солдафона, который только и умеет бухать и трахаться, но не может дать ей то, чего она хочет». Видимо, старый, как фрейдизм, вопрос «Was will eine Frau eigentlich?» продолжает тревожить современных режиссёров, которые показывают нам, что желание женщины не исчерпывается ни самореализацией, ни домашним очагом, ни слащавой любовью, ни огромной полицейской дубинкой, или даже тремя.

Вопрос в том, чем же так притягательно оказывается для Марины уродство и извращение, что она постоянно тянется к нему? И «любимая работа» с трудными подростками, и равнодушный любовник, и размазня-муж, который терпит любые издевательства, — её жизнь и без того уныла и беспросветна, что она ищет хоть каких-то приключений и хоть какого-то живого отношения со стороны окружающих. Поэтому боль становится для неё способом удостоверить жизнь (больно же бывает только живым, вещи боли не чувствуют). Сюжет развивается таким образом, что из всех возможных вариантов героиня выбирает именно тот, который будет для неё максимально травматичен: когда она случайно ломает каблук, то не просит никого о помощи, а просто идёт в кабак и заказывает водку с пивом, изрядно набравшись, она, по всем правилам виктимного поведения, разувается и начинает приставать к мужчинам, предлагает свои серёжки и бормочет нечто несвязное. Не удивительно, что её тут же грабят и она лишается денег, телефона и документов. Когда же к ней подъезжает полицейская машина с уже знакомыми нам отморозками, она ведёт себя предельно развязно и вызывающе, намекая на оральный секс, предлагает «подуть им в трубочку», гопники в погонах понимают её намёк и отвечают согласием: «У нас есть для тебя другие трубочки», после чего она незамедлительно садится к ним в машину и пускается во все тяжкие. То что происходит дальше вряд ли можно назвать изнасилованием, скорее исполнением мазохистского договора, условия которого обе стороны изначально согласовали, да и сама героиня умалчивает о своём ночном приключении и лишь однажды рассказывает об этом своей подруге. «Меня изнасиловали», — из её уст звучит скорее как бравада перед гламурной и респектабельной подругой (которая, как потом выясняется, спит с её мужем), чем как жалоба униженной женщины. Она и не выглядит таковой, скорее, испытавшей истинное наслаждение, после которого она понимает, как бледна и уныла была вся её предыдущая мещанская жизнь, в которой она не желает больше вариться. Тогда она решает создать момент истины и на своём дне рожденья вываливает беспомощному мужу-импотенту и оторопевшим гостям всю подноготную своей неприглядной семейной жизни, с его склоками, расчётом, изменами, презрением и низостью. Травма словно становится для неё прививкой истины. Разрушительным наслаждением, после которой Марина уже не может жить прежней жизнью.

Она не только не огорчена произошедшим, но, кажется, очарована романтикой насилия, и становится завсегдатой той самой придорожной рыгаловки, где можно дёшево и сердито заправиться пивком с самогоном. Жёсткое групповое насилие стало так сладостно для неё, что она хочет повторения и погружается в засранную эстетику ростовских трущоб: распивает сивуху с городским быдлом, подглядывает за испражняющимися бомжами, а когда однажды она застаёт в этой забегаловке одного из своих случайных любовников, лишь на минуту её посещает мысль о мести, но в тот самый момент, когда она оказывается с ним в лифте и может нанести ему удар осколком бутылки — она опускается на колени и делает минет. И снова чувствует себя тем куском говна, которым так долго мечтала стать.

С одной стороны, её все вокруг используют, низводят до уровня вещи, и она это принимает и довольствуется этим положением: её муж женился на ней по расчёту, чтобы поправить свои финансовые дела (а его излишняя опека — лишнее свидетельство того, что он не воспринимает её как женщину), любовник использует её в карьерных целях, а после торопливого «исполнения чужих супружеских обязанностей» оставляет её и предлагает поймать машину и добраться домой самостоятельно, её подопечные девочки-подростки используют её для сведения счётов со своими родителями. Не удивительно, что и полицаи тут же прочитывают её желание и понимают, что бабой можно попользоваться и выбросить. Здесь она полностью продолжает свой жизненный сценарий, однако «изнасилование» всё меняет в её жизни. Она переживает момент наивысшего травматического наслаждения, когда выдавливает из себя ошмётки спермы и берёт в измазанные землёй ладони этот трепещущий эякулят, тот дышащий отброс, которым она сама фактически и является. Она и есть социальный отброс, женщина без статуса, без