Хороший сын - Роб ван Эссен

минут. Я позвонил и услышал записанный голос, который сообщал, что номера, который я набрал, больше не существует.

Я вернулся к своей привычной жизни. Все так же ежемесячно заполнял заявление в службе занятости, указывая, что никакого дополнительного заработка у меня нет, и пару раз в неделю нелегально разливал «Батавир» в «Перевязке». С родителями я в то время практически не общался. Лишь изредка садился на поезд до Рейссена, они переехали в дом поменьше, в новом районе, но такие визиты всегда проходили очень тяжело; я старался больше, чем они. И я, и сестра отошли от религии. Родители никогда не заводили разговоров на эту тему. Ведь пришлось бы тогда обсудить и их собственные метания. Пусть они и жалели, что их дети отвернулись от церкви, но сами-то они в молодости поступили точно так же, то есть их авторитет в этом вопросе не был таким уж непререкаемым. У них в принципе было немного авторитета, как бы они ни настаивали, чтобы мы обращались к ним на «вы». Когда я приезжал в гости, мы разговаривали о тех вещах, которые уже зарекомендовали себя как безопасные темы для беседы. Сразу же, с первых же приветствий, в наше общение проникала некоторая лихорадочная веселость, от которой было уже не избавиться, но о которой я, сидя в поезде по дороге домой, никогда не вспоминал с удовольствием. И все-таки у меня с ними было взаимопонимание. Я знал их всю свою жизнь и, казалось, их понимал. Если бы они только признали, что я способен их понимать, если бы хотя бы попытались понять меня, то мы смогли бы наладить контакт. Мне бы хватило полуслова, но исходить эти полслова должны были от них. Я мог закончить это слово, но не мог произнести его начало. Однажды я говорил об этом с Коленбрандером, тогда-то он, наверное, и ввернул свое сравнение с продавцами мясного и овощного магазинов; должно быть, это произошло незадолго до того, как я в «Перевязке» случайно разбил друг о друга два стакана в раковине. Вода тут же окрасилась красным, а когда я вытащил руки из раковины, с них стекала не только вода, но и кровь. Один из завсегдатаев отвез меня на своей машине в травмпункт при больнице Божьей Матери. Молодой доктор, зашивавший мои порезы на запястьях, никак не мог успокоиться, услышав, как называется бар, где все произошло. Как-как он называется?! – не уставал спрашивать он, бинтуя мои запястья, когда швы уже были наложены. Как он называется?!

В «Перевязку» я так и не вернулся. Через два дня ко мне в дверь позвонили. Я поднял створку окна (с трудом, забинтованными руками) и высунулся наружу, чтобы посмотреть, кто там. Леннокс. Он показал рукой на стоящий за ним прямо посреди дороги лимузин. Рядом с автомобилем курил шофер в форме. Ну что, поехали? – крикнул Леннокс снизу вверх. Почему-то это не звучало как вопрос.

Глава 3

Боковые окна лимузина были наглухо затонированы. По дороге мне вспомнился случай, когда мы с Йоханом и Ленноксом ездили забирать архив в Весп. Обратную дорогу я провел в грузовом отсеке микроавтобуса, следя за тем, чтобы забранные нами коробки никуда не съезжали и не падали; уж не помню, что в этих коробках было, но, должно быть, что-то бьющееся. Грузовой отсек был отделен от кабины водителя, и только в задней двери было несколько маленьких окошек, то есть во время этой поездки мне было никак не предугадать, когда будет поворот или светофор. Это был необычный и стремный опыт, оставивший мне много синяков в разных местах и потом еще несколько раз возвращавшийся ко мне в кошмарах. Он показался мне еще и интересным, потому что я увидел в нем метафору к любому существованию. Позже я задумывался, было ли мое присутствие в этом отгороженном от внешнего мира грузовом отсеке действительно необходимым, или это был скорее некий обряд инициации, рискованная ситуация, которую нужно прожить, чтобы стать своим; но это бы значило, что Йохан и Леннокс – это ветераны, которые проводили инициацию мне, а этого не может быть, уж Леннокс-то точно не был ветераном, он пришел в архив на месяц позже меня.

Сейчас поездка была комфортабельнее. Я откинулся на мягкое сиденье лимузина, который чуть ли не бесшумно проносился по шоссе, неожиданных поворотов не было, рядом сидел Леннокс. За те несколько лет, что я его не видел, он не сильно изменился, он, как и раньше, был похож на боксера, который так и не смог заработать достаточно денег на пластическую операцию. Когда он за мной приехал, я его сразу же спросил о том, куда мы едем. Он сказал, что я сам увижу, но еще прежде, чем мы свернули с моей улицы, перегородка поднялась и отрезала нас от кабины шофера.

Нужно было что-то взять? – спросил я.

Не парься, ответил Леннокс. Там будет все, что может понадобиться.

Нельзя придумать более приятного, успокоительного ответа, но все-таки если при этом ты и сам знаешь, куда вы едете и что от тебя потребуется.

А куда… – начал я.

Леннокс поднял руку. Там будет все, что может понадобиться, повторил он, не глядя на меня.

Ну хоть так, сказал я, скорее себе, чем Ленноксу. Сейчас стало заметно, что окна не совсем непрозрачные. Через сиреневатый блеск я смотрел на смутный, проносящийся мимо мир, состоящий из пятен различной интенсивности. Предположительно, ехали мы на юг. Дорога была долгая, мы почти не разговаривали, может, я даже поспал. Сначала мы ехали по шоссе, потом – по более узким дорогам с перекрестками и светофорами, наконец, по гравию и остановились. Я продолжал сидеть, чтобы дать Ленноксу возможность завязать мне глаза, но, судя по всему, этого не требовалось, он вышел из машины, а за ним последовал и я. Я стоял на посыпанной гравием площадке перед большим зданием из темного кирпича; насколько мне было видно, оно состояло из импозантного, украшенного зубцами главного корпуса и двух боковых флигелей. Окна были маленькие, а стены – толстые. Прямо передо мной находилась каменная лестница, ведущая к узкому крыльцу. Входом служила дверь темного блестящего дерева из двух створок, вместе составлявших полукруг. Пока я на нее смотрел, левая створка бесшумно открылась. Леннокс поднялся по лестнице и шагнул внутрь. Я пошел за ним и услышал за спиной, как по гравию отъезжает лимузин – приятный звук, напоминающий о свадьбах и похоронах в кино. Как только я оказался внутри, дверь за мной захлопнулась. Я стоял в просторном сумрачном холле с высоким потолком, от которого в разные стороны расходились коридоры. Широкая лестница вела на темную галерею. Стены и балюстрада галереи тоже были из кирпича, но более светлого, чем наружная стена. Я предположил, что мы находимся в бывшем монастыре, построенном в начале двадцатого века. Все выглядело простым и добротным. Единственным украшением холла была каменная статуя Будды, сидящего на постаменте в позе лотоса. Он улыбался с закрытыми глазами, как будто знал что-то, чего не знал я. Я не обратил внимания на окрестности, когда мы подъезжали. В какой местности мы находимся, были ли рядом холмы? В здании есть окна, успокоил я себя, достаточно будет просто выглянуть на улицу. Леннокс стоял от меня на расстоянии нескольких метров, он обернулся на звук, донесшийся из бокового коридора, звук становился все громче и все знакомее.

БЗЗЗЗТ. БЗЗТ. БЗТ. БЗЗЗЗЗТ.

Я тоже обернулся в ту сторону, откуда шел звук.

Глава 4

Йохан потолстел. У него была уже другая электрическая коляска, не такая, как в архиве, более обтекаемая, серебристая, а не черная, но звук был тот же, как будто мотор от старого кресла переставили на новое.

Добро пожаловать, сказал он, сделав медленный жест рукой, то ли он очень устал, то ли рука такая тяжелая. Вот тут я в настоящее время живу и работаю.

Из того же бокового коридора, откуда он приехал, появился шофер, который нас сюда привез. Он поставил рядом со мной два чемодана. Я его поблагодарил и только потом понял, что багажа-то у меня не было. Шофер опять скрылся в коридоре.

Небольшой слет старых друзей, сказал Йохан. Волосы у него отросли, борода стала еще буйнее, по черному шли седоватые и белоснежные полосы. Еще раз добро