Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

ему сделать это. Я не позволю ему раствориться в другом человеке и полностью потерять себя. Потому что сама когда-то совершила такую ошибку.

А потому бедный, почти даже обиженный злой Риммой Савранский ходит в офис, после офиса встречается с друзьями, постоянно созванивается с Настей, Томой и даже отцом, слушает свой глупый рэп, брынчит на гитаре и ковыряется в компьютере. Не только он делает меня лучше, я не осталась в долгу и тоже постаралась помочь Никите немного вырасти над собой.

Я так бережно отношусь к нему, потому что не имею права здесь ничего ломать. Мне на время доверили бесценный артефакт, который нужно бережно хранить, оберегать, любить, а потом… передать другой. Настоящей владелице. Той, которая сделает Савранского счастливым. То есть молодой, влюбленной в него девушке, с которой Никита свяжет свою судьбу, создаст семью, вырастит детей.

И мне уже даже почти не больно от этой мысли.

Я смирилась, что однажды он уйдет, и сейчас, когда его нет, я пишу. Пишу много и даже успешно, потому что синопсис моей рукописи понравился крупному издательству. Тому самому, которое раньше выпускало книги моего мужа. До того как Белого перекупил Фомичев.

И по вечерам, когда наши с Никитой графики наконец пересекаются, мы проводим время вместе: смотрим фильмы, обнимаемся, но чаще просто обсуждаем мою книгу.

— Повтори ещё раз, — В глазах Никиты щенячий восторг и сам он сейчас похож на большого, косматого пса. Смеюсь и чешу у него за ухом.

— Ты и так знаешь наизусть, не буду ничего повторять.

— Нет ну пожалуйста, пожалуйста, скажи, что тебе передал редактор?

Вздыхаю. В пятый за вечер раз. И в пятый же раз произношу:

— Милый, редактор сказала, что если рукопись будет готова к первому октября, то её успеют поставить в каталог на следующий год.

— А еще, — Никита утыкается носом мне в ладонь и забавно фырчит.

— А еще, — улыбаюсь я, — можно успеть напечатать сигнальный образец и отвезти на нонфик в декабре.

— Спасибо, я кончил! — Распластавшись на кровати, Савранский издает самые непристойные звуки, но замолкает, стоит мне пнуть его хорошенько по ребрам. Оторвав лицо от подушки, он интересуется: — А нам нужна эта выставка в декабре? Там же только нонфикшн, а у тебя художественный роман.

Слух цепляет непривычное слово «нам». Я тоже так говорила Белому, но тогда мы работали вместе над одним проектом, делили кабинет, компьютер и деньги. Это было и правда «наше».

И сейчас тоже «наше», но по другому. Никита верит в меня так сильно, что я не представляю, как вообще люди живут без такой заботы, поддержки, без любви.

Как?

Стараюсь говорить ровно, не выдавая в голосе очередного приступа нежности и грусти:

— Выставка нужна, не обязательно эта, просто она ближе других, и больше других. Мне надо помелькать лицом перед коллегами, а главное, перед читателями, понимаешь? Убедить всех, что в меня нужно вкладывать деньги, не просто напечатать книгу, а заняться ее рекламой. Сейчас всех бодрит то, что я жена Белого. Что пишу в параллель ему и смогу вместе с ним выпустить свой роман. Они думают, что продадут его на волне успеха книги Филиппа, и поэтому заинтересованы во мне и сроках.

Никита хмурится. Он так сильно переживает за меня, и за мою книгу, что мне становится даже неловко. Я-то абсолютно спокойна. Моя история не может провалиться. В худшем случае, ее раскупят на волне хайпа и развода с Белым. В лучшем… мне повезет, и читатели увидят, какой плотный и интересный роман я написала. Не жена Белого. Не помощница Белого. И даже не его редактор, а я.

Мы так и заснули, в объятиях друг друга, а проснувшись, я привычным жестом потянула руку к компьютеру, который обычно убираю под кровать. Утром у меня получается работать легче, поэтому я без труда редактирую целую главу, пока не чувствую на себе цепкий вдумчивый взгляд.

— Ты такая красивая, когда пишешь.

Он делает мне комплименты постоянно, но я всё равно краснею, когда слышу подобные слова.

— Знаешь что Римма, — Никита и игриво поднимает правую бровь, — я думаю нам с тобой нужно придумать какой-то тайный шифр, чтобы путать твоих фанатов, когда ты станешь знаменитой.

— Если стану.

— Нет, не если, а когда. Ты обязательно станешь и с самой первой книги ворвешься и разнесёшь всех конкурентов в клочья!

Я смеюсь. Какой он милый в этой своей вере в меня.

— Хорошо и какой же тайный шифр мы придумаем?

Никита хмурится:

— Ну, к примеру я буду приходить на каждое твое выступление в солнцезащитных очках и чёрном кожаном плаще как вампир. Буду молчать и зловеще улыбаться.

— Как вампир?

— Обижаешь, как Нео из Матрицы.

— Милый, фэнтези читают такие… интересные люди, что твой кожаный плащ может оказаться самой нормальной одеждой на фоне бальных пачек, кигуруми с ушками и радужных нарядов наших местных фей.

— Хорошо, — не сдаётся Никита, — тогда на каждой твоей пресс-конференции буду стоять в самом углу зала? и в самый ответственный момент буду брать микрофон и спрашивать: «Римма, а правда, что ваши книги такие успешные, потому что вы пишите их кровью?».

Я смеюсь до слез. Никита беззаботно хохочет вместе со мной.

— Господи, зачем?

— Тайный шифр же!

— И что он будет значить?

Вдруг Никита замолкает, будто только что не ему было весело от глупой шутки. Нет, он серьезен как никогда. И смотрит на меня так, что за один этот взгляд я готова заложить дом, жизнь, душу.

— Это будет значить, что я люблю тебя. Всегда любил, всегда буду любить и не забуду никогда на свете.

— Хорошо, если ты так когда-нибудь скажешь, то я отвечу, что пишу не просто кровью, но кровью девственниц. Непременно с Кольского Полуострова.

Пытаюсь маскировать дрожащий голос за шуткой, но у меня плохо получается. Мы оба всё понимаем.

— И что это будет значить, — хрипит Ник, не сводя с меня пронзительных, пугающе ясных глаз.

— Что я тоже люблю тебя. И тоже не забуду. Никогда на свете.

Никита откидывается на подушки и притягивает меня к себе, так что моя голова оказывается у него на груди, и я могу слышать, как стучит его сердце. Мерно бьется самый важный в моей жизни механизм.

Проходит целая вечность, пока я не вспоминаю, что еще не пила кофе, а Никита не ел свой полезный белковый завтрак. Кое как заставляю себя расцепиться с ним и иду на кухню, а потому не слышу звонок.

— Да, мам, — доносится до меня голос Никиты. Каждый