Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

секунду лицо Фила застывает, превращается в каменную греческую маску Фобоса, бога страха. Рот некрасиво кривится, а зубы блестят от обильной слюны. Белый так напряжен, что даже не может сглотнуть.

— Ты не посмела бы рыться в моем телефоне.

— Кто знает. Может быть нет, и я этого не делала, а может, изучила там каждое фото, прочитала каждое сообщение. Ты никогда не узнаешь ответ. До тех пор, пока будешь вести себя хорошо и не расстраивать Аню.

— Дрянь, — шепчет муж. А потом что-то клинит у него в мозгу, отчего он кричит, как безумный: — Сука, тупая сука, которая вздумала мне угрожать! Я тебя за это в порошок сотру! Сгною! Уничтожу!

В ответ на эту истерику можно только рассмеяться, но я не успеваю сделать и этого, в коридор врывается не вовремя вернувшийся с работы Никита.

В темном пространстве трудно что-то увидеть.

Зато я слышу хлопок и тихое «Иии», как будто неподалеку скулит щенок. И от этого звука воображение рисует страшное.

Умом я понимаю, что Никита не сделал ничего Белому. Он даже не смог бы его ударить, хотя бы потому, что с его габаритами будет трудно просто завести руку назад.

Я убеждаю себя, что все в порядке, но это протяжное «Иии» сводит с ума.

И почему в такой светлой квартире такой темный коридор?!

Пытаюсь нащупать рукой выключатель, но Никита, заметив это копошение у стены, рывком задвигает меня себе за спину. Будто, мне и правда грозит опасность.

Наконец рука попадает на пластиковую кнопку и в коридоре загорается свет, а вместе с ним горит алое пятно на щеке мужа.

О Боги, Никита дал Филиппу пощечину… Лучше бы он его убил, потому что такого унижения Белый никогда не простит.

И будто этого мало, мой защитник вколачивает последний гвоздь в крышку нашего гроба:

— Никогда не смей говорить так с Риммой. Ты даже ногтя ее не стоишь. Ты никто, прыщ на жопе, понял? И ты сам это знаешь, иначе не приперся бы сюда. Что, книжечка не пишется? Или манку с комочками есть надоело?

— Даже так, — Белый задумчиво потирает щеку, пока Нюра (а это несомненно была она) скулит в дальнем углу. Закрыв лицо руками, она сжалась в комок и продолжает плакать. Так горько, что на секунду становится ее жалко. Ровно на один короткий миг, пока она не поднимает свои прекрасные, но совершенно тупые глаза, и не произносит:

— Филипп Львович, уйдемте из этого страшного дома, мне нехорошо.

— Угу, — отстраненно повторяет Белый.

На свою музу он не смотрит, полностью сконцентрировался даже не на мне, а на Никите, который продолжает скалой закрывать мою фигуру.

— Твоя женщина дело говорит, идите и не возвращайтесь.

— А что говорит твоя? — Усмехается Белый. — Господи, Римма, я знал, что ты хочешь ребенка, но не настолько?! Могла бы просто усыновить в детском доме, но вместо этого завела себе несовершеннолетнего любовника.

Мышцы под пальцами напрягаются, и Никита дергается вперед, так что я едва успеваю схватить его за рубашку:

— Не надо, он того не стоит.

— Конечно, не стою… мальчик. Слушай свою женщину, и делай все, как она велит.

Все выглядит так, будто Белый нарывается специально. Ждет, что Никита сорвется и ударит его всерьез. И одному Богу известно, к чему это в итоге приведет.

— Никита, хороший мой, посмотри на меня.

Проскакиваю под его рукой, замираю напротив, осторожно поглаживая руками каменные мышцы на груди. Савранский напряжен, как молодой гепард, впервые учуявший запах крови. В глазах его, всегда таких ясных, сейчас клубится туман. Мгла.

— Никита, посмотри на меня.

Не сразу, но все-таки Савранский опускает взгляд вниз.

Я чувствую, как сердце его замедляет бег, начинает стучать ровно и осторожно, а сам он успокаивается.

— Вот так, милый.

Стараюсь встать на носочки, чтобы Никита смотрел только на меня, чтобы я заняла все его внимание. Неважно, что дальше скажет Белый, главное, чтобы мой вспыльчивый мальчик не сорвался и не сделал что-то страшное.

Я знаю истеричную натуру мужа. Даже из этой пощечины, он может сделать скандал, что говорить о полноценной драке? Нет, нам нельзя вестись на провокации.

Когда я чувствую, что Никита снова может контролировать себя, то и сама успокаиваюсь. Только сейчас понимаю, как мне на самом деле страшно. И боюсь я не за себя, а за этого голубоглазого дуралея!

— Фил, скажи, вы с Нюрой сами уйдете, или мне полицию вызвать? Уверена, это будет то еще зрелище.

— Сами, — цедит муж в сторону.

Аня подхватывает ручки его коляски и направляет ту к выходу. Нам с Савранским приходится отойти в нишу, чтобы дать Белому проехать по коридору. Я молюсь, чтобы ничего не случилось, чтобы коляска не застряла, и Филипп не задержался здесь даже на секунду. Но напрасно, поравнявшись с нами, Белый останавливается:

— Я ведь так просто этого тебе не оставлю, Римма, — зло тянет он, продолжая касаться пальцами щеки. На той до сих пор красным маком цветет след пощечины. Да, уверена, это первая драка в жизни моего благоверного, и он точно не сможет забыть такой позор.

На прощанье Нюра зачем-то выключает свет.

Когда мы остаемся одни, Никита кидается на меня, пытается обнять, ухватить короткую, жадную ласку, рассматривает мои руки, в поисках каких-то мифических синяков:

— Он ничего тебе не сделала? Не обидел? Господи, Римма, я так за тебя испугался!

И все-таки хорошо, что у меня в коридоре темно. Так Савранский не видит, что у меня от слез блестят глаза и дрожат губы. Никогда я не чувствовала, чтобы меня так любили, никогда не ощущала себя такой защищенной как с этим глупым, но самым чистым, самым прекрасным мужчиной.

Глава 30

Сложнее всего было по утрам. Просыпаться вместе оказалось так сладко, а отпускать Никиту так тяжело, что я еле сдерживаюсь, чтобы не прилипнуть к нему будто намазанная маслом булка. Наверное, это взаимно. Потому что каждый раз, стоя на пороге нашей квартиры, Никита тоже не может отвести от меня глаз:

— Может мне остаться?

— Зачем?

— Чтобы провести этот день вместе.

— Мы и так проведем его вместе. И следующий день, и выходные.

— Да, но мне этого мало, я хочу все время быть с тобой, — я вижу, что он не врет, и в синих как майское небо глазах отражается самое прекрасное на свете чувство — юношеская влюблённость. Никита действительно готов променять работу, семью, друзей и все свои увлечения на меня. И я ни за что не позволю