Дом, где живет чудовище - Мара Вересень

— Я зря пришел…

Алард резко высвободился из объятий, натянул капюшон и спрятал себя под маской, глухой, на все лицо. Я видела изнанку, когда он взял ее, чтобы надеть: бугры, впадины и две прорези для глаз. Что в них сейчас? Грозовой мрак, холодное серебро или то серое, что хочется поймать взглядом, чтобы перестать мучиться от этой безысходной тоски и выматывающей зависти?

Платье помогло. Синий матовый шелк. Он и тень в нише спрятали меня, а Эдсель стремительно прошел по коридору прочь, не заметив.

Я кусала губы и силой удерживала внутри злые слезы, уговаривала себя, что так нельзя, но продолжала кусать и удерживать. Сколько нужно сил, чтобы удержать то, что тебе не принадлежит? Платье помогло. Я гладила синий матовый шелк. Когда-то такой же подарила мне мама на нашу первую с Ингвазом годовщину. Он даже разрешил сшить из него платье, почти как то, что на мне. А когда заказ доставили, запретил надевать. Сказал, платье недостаточно красиво. Поэтому я только смотрела на него иногда и гладила, как сейчас вот это. Потом выбралась из ниши.

Эмезе Одон будто ждала меня, караулила. И стоило мне ступить на лежащий на полу ковер, как дверь, что осталась приоткрытой и не дала мне вовремя уйти, распахнулась во всю ширь.

В гримерной было светлее, чем в коридоре. Оно и понятно, нужно много света, чтобы правильно нанести грим. У моего зеркала для этого имелись дополнительные светильники, и когда они горели, тени разбегались с лица. Кроме тех, что оставил дракон, до безумия обожающий свою жену.

Тень от фигуры Эмезе не исчезла. Изящная, как и сама дива, она лежала на полу чуть отставив ногу с тонкой щиколоткой. На певице уже другое платье, с укороченным пышным подолом, которые позволительно носить девочкам, что еще не уронили первую кровь, но никак не взрослым женщинам. Это был, наверное, образ для следующей части выступления.

Так мы и смотрели друг на друга. Эмезе на меня, я — на ее тень. Я не хотела поднимать глаз, из них бы выглянуло завистливое чудовище, а Белая Роза Готьеры не виновата, что мне с моим чудовищем хочется то, что нельзя. Мы очень редко бывали созвучны в желаниях, но когда это случалось, происходило что-нибудь дурное.

Эмезе отступила вглубь комнаты, оставив дверь открытой. Приглашала.

Я поддалась. Из любопытства. Все чудовища любопытны.

И все-таки посмотрела.

Морщинки в уголках прозрачно-серых глаз дивы были тонкие и едва заметные, как и у целителя, но в отличие от морщинок Орвига — настоящие.

— Кто ты? — мы с чудовищем спросили вместе, одновременно, так что я не различала, где чей голос.

— Такая же, как ты, почти, и нет значения, приняла ли ты свой дар, сути это не меняет. Природа сама решает, когда, где и как нам родиться. И я рада тебе, сестра по силе, хотя ты, кажется, совсем не рада мне. Я туман, — она обернулась вокруг себя, вскидывая тонкие белые руки с маленьким кистями, многослойная юбка из присыпанной мелкими блестками палевой тафты взметнулась, и за этими руками и юбками протянулись тающие в воздухе белесые и светло-серые жемчужные нити и ленты, запахло утром, росой, озером… — А ты?

Я молчала. Чудовище не хотело признаваться, что оно чудовище, и мне не давало. А Эмезе смотрела внутрь меня долгим взглядом Лианы.

— Ты… вода, — наглядевшись, сказала она. — Как страшно.

Да, вода бывает страшной. Все становится страшным, когда убивает.

Вопрос обжигал ядом гортань, я не сдержалась.

— Что вас связывает? С Ал… с лордом Эдселем.

— Все. Жизнь. А вас?

— Ничего. Смерть. — Эмезе была честна со мной, почему бы и мне не быть с ней честной?

— Это не так. Не только так. Иначе тебя бы здесь не было.

— Значит, меня здесь не было, — согласилась я и покинула комнату.

Выход нашелся сразу.

Я спустилась, закрыв глаза, чтобы не видеть в сверкающем и пустом холле скалящееся из зеркал чудовище (Орвига не было и не было кому меня отвлекать) и вышла наружу.

Ночь обняла за голые плечи холодными пальцами. Хотелось бы теплых, но уж какие есть, зато почти выглядывающее из-за края платья драконье тавро не так жглось.

У экипажа ждал Лансерт. Забавно, что чаще всего я встречаю его именно рядом с экипажами.

Возница куда-то отлучился, так что мы с Лансертом были одни.

У шефа жандармов оказались теплые руки и нагретый красивым сильным телом камзол. И улыбка тоже теплая. Так мне виделось. Вокруг меня ночь и в глазах полно тяжелой воды, что вот-вот опрокинется, а мне бы не хотелось. Хотелось тепла.

Поэтому я приняла предложенный Раманом камзол и взяла за руки его самого, чтобы он не потянулся достать прижатые воротником пряди волос. Это — не для него. Это мое сокровище. А чудовища не любят делиться тем, что считают своим. Даже если это такая глупость, как воспоминания.

— Вы очень красивая, Элира. И мне кажется, что вы чем-то расстроены.

Мы стояли близко. Ближе, чем тем утром в саду на углу дома. Можно было бы закрыть глаза и представить, как шуршит гравий на дорожке, а руки… Нет, не выходит. Лансерт выше и теперь эта разница особенно заметна. Руки другие. Пусть и теплые. Да и камзол уже не особенно греет. Заемное тепло таяло быстро. Ночь оказалась сильнее. Интересно, надолго ли рук хватит?

— Вам не кажется, — ответила я шефу жандармерии. Решено, буду сегодня честной со всеми. — Вы тоже очень красивый, Раман. Вам, наверное, часто это говорят?

— Случается. А вам?

— Не особенно. Вы первый за… очень много времени.

— Это печально, но мне нравится, что я первый.

— Почему для мужчины так важно быть первым? В делах, в обществе, с женщиной? — я продела свои пальцы сквозь его, прижала ладони.

— Это инстинкт, — вкрадчиво произнес Ланс и чуть подался вперед. И только. Большой кот позволил с собой поиграть. — Вы ведь уже были с мужчиной?

— Да, была.

— Считаете, это меня оттолкнет?

— Смотря для чего я вам нужна.

Я оставила руку, которой Раман тут же обнял меня за талию, прижимая к себе, и коснулась его лица с правой стороны. Провела по виску, внимательно исследовала пальцами скулы, очертила подбородок, остановилась у губ. Немного несимметричные, с острыми уголками. Красивые именно тем, что не идеальны.

— Что вы делаете? — чуть опустив угольно-черные ресницы спросил Лансерт. Когда он говорил, его губы касались подушечки большого пальца моей руки, замершей на его подбородке.

— Любопытствую.

— И как вам? — его дыхание стало тяжелее, жарче, и взгляд,