За миг до тебя - Аглая Оболенская

Эмиль настиг Инну в ванной. Порывисто обнял, тесно прижался виском к виску:

— Я позвоню тебе из Москвы, Иней-джан, ладно? Прошу, пожалуйста, ничего не предпринимай одна — навлечёшь на себя беду… Счет твоего фонда я думаю открыть в здешнем сберегательном банке, так надёжней, на всякий случай подстрахуюсь за границей — где-нибудь в сердце Европы. На это уйдёт неделя-две, не больше. Иней-джан, — он коснулся губами её пульсирующей на виске голубой венки, — слово дай, что будешь молодцом, прошу тебя!

Она кивнула и слабо улыбнулась, силы на эмоции и всплески души иссякли.

Никто больше не обратил внимания на притихшую Инну. Только Саша. Он представил её сказочной царевной, заколдованной дождём. Попытался расколдовать, поднявшись на цыпочки и чмокнув в бледную щёку — не расколдовалась. Срочно нужен настоящий принц, где он бродит?

А ненавистный дождь злорадно капал за окном, подыскивая новую жертву.

38.

Заснуть не получалось, одолевали мысли. Они распирали голову, одна ужасней другой. Инна закрыла глаза и упёрлась в два горящих желтых круга с рваными краями. Тут же открыла глаза и поняла, что это всего лишь негатив её собственных зрачков, сфокуссированный внутренним взглядом. Решила отвлечься воспоминаниями о чём-нибудь приятном и сразу оказалась на ржаво-коричневом причале. Тёплые волны лизали серую гальку и худые девчоночьи ноги, покалывая места, расцарапанные в кровь от комариных укусов. В ноздри хлынул солоновато-пряный запах тухлой рыбы и сладкий медовый — отцветающей акации. Привычные в средней полосе низкорослые кустики здесь обгоняли ростом деревья, густо переплетаясь ветвями. Половина бело-желтых цветков осыпалась, обнажив набухшие стручки свистулек, половина источала дурманящий аромат…

Чтобы усилить возникшие образы, Инна не поленилась выбраться из постели, напустить в голубую эмалированную ванну воду, щедро полив её цветочной пенкой. Скинув рубашку, она погрузилась в тёплую пушистую влагу и зажмурилась. Пена шипела, щекоча нос лопающимися пузырьками, а искусственный прибой от малейшего движения тела набегал на острый подбородок, выступающий над поверхностью как отвесная скала. Какое блаженство…

Итак, память перенесла её в Крым, счастливое непорочное время начала студенчества. Закончен первый курс, удачно пройдена фольклорная практика. Июль. Стройотряд. Вожделенная здравница страны.

По пять-семь часов они собирали яблоки, груши, отыскивали в колючих зарослях помидоры — не разгибая спины, под нещадно палящим солнцем, но это стоило того! После работы — душ прямо на свежем воздухе, в осклизлых деревянных кабинках, обильный горячий обед и вперёд — в горы или на море. По общему решению отряда заработанные средства шли на экскурсии: Анапа, Новороссийск, Туапсе, но больше всего запомнилась Керчь — некогда столица Боспорского царства Пантикапей.

Маленький пыльный город на стыке Азовского и Черного морей, разделённый с материком проливом в честь самого себя. Белые здания, светящиеся в пульсирующем жарком воздухе и терпкий, до эскомины, вкус грецкого ореха на губах. Девчонки всегда держали при себе незрелые орехи, обтянутые сморщенной оранжево-зелёной кожурой и, перед тем как спрыгнуть с парома на берег, вспарывали кожуру зубами, а соком мазали губы, отчего те становились темно-коричневыми и долго не смывались. Если сверху их покрыть вазелином или гигиенической помадой, то устрашающая вампирская раскраска тут же превращалась в модный блеск, который был в сильном дефиците.

Но больше всего запомнились Аджимушкайские катакомбы — подземный город, спасший в Великую Отечественную войну от гибели сотни человеческих жизней. Инна осторожно ступала по мягкой, утоптанной множеством ног земле, с каждой ступенькой окунаясь в прохладную темноту и дыша часто и неглубоко, чтобы не пропустить жуткий холод в себя. Фонарик экскурсовода выхватывает из темноты комнаты-ячейки, пустые и заполненные старой мебелью: вот блиндаж с квадратным столом посередине и ящиком для телефона или рации, врытым прямо в стену, неподалёку остов упавшей с неба, но не разорвавшейся авиабомбы — в городе шли интенсивные бои, и для надёжности фашисты его периодически бомбили. Кучно и остервенело. Вот крохотная комнатка с металлической люлькой на изогнутых витых ножках. Здесь спал и просыпался чей-то малыш… Вокруг рассажены куклы со скорбно застывшими лицами и тряпочные мишки — дань памяти детей нынешних. Их почерневшие от времени улыбки превратились в страдальческие гримасы вечности.

Аджимушкай тронул Инну до слёз, но общее впечатление от посещения мемориала было другим. Она долго потом припоминала и анализировала ощущения, вынесенные на свет божий из-под земли… и вот спустя годы поняла…

Вода давно уже остыла, пена растворилась в ней, остались лишь редкие виноватые островки нелопнувших пузырьков. То ощущение было чувством покоя и защищенности. Да! Общность людей, сплоченных единым стремлением уцелеть. Ей тогда безумно захотелось очутиться там, среди них, поселиться в одной из ячеек, перезнакомиться со всеми, полюбить их и поддерживать, когда над головой рвутся снаряды и сыплется песок с потолка. Застарелый синдром "шифоньера", куда она пряталась всю жизнь от ненужных проблем и навязчивого общения. Очередной сюрприз подружки памяти.

39.

Выйдя из тёплой душноватой ванны, Инна вмиг замёрзла и покрылась противными мурашками. Дождь и ветер выстудили пустынные комнаты, отопление отключили ещё в начале месяца. Зябко кутаясь в махровую простынь, она пошла ставить полуночный чайник. Хотя какое там полуночный! Три часа, и утро стучится в окна, только хмарь на улице не спешит рассасываться. Короткая трель дверного звонка и свист "созревшего" чайника прозвучали одновременно.

Он шёл, шёл, шёл, и казалось, этой дороге не будет конца. Когда силы иссякли, а надежду победило отчаяние, упёрся в одинокую высотку на бывшем пустыре, окружённую свалкой, мёртвой техникой и новостройками разной степени готовности. В единственном окошке на третьем этаже мерцала лампочка в плетёном плафоне, и это было её окно, он знал точно.

Дверь препротивно скрипнула отсыревшей древесиной, Инна открыла её, натянув простынь до подбородка. В глазок не посмотрела. Зачем? Да и бесполезно — тьма, хоть глаз выколи. Поначалу она с регулярной тщетностью покупала упаковки лампочек и вкручивала их в патрон, для надёжности камуфлируя восьмисотграммовой банкой, а кто-то с регулярной тщательностью выкручивал и то и другое: банки шли на варенье, лампочки — в сортир. Чтобы, следуя указаниям профессора Преображенского, писать, не промахиваясь в писуар…