Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская

Хисащи едва не засыпал и подавлял зевоту.

— Поехали в Кавасаки, — сказал он, — Утро уже.

Когда мы вышли из клуба, мерседес Хисащи был весь исцарапан и истыкан. Колёса оказались целыми. Несколько минут Хисащи, побледнев, стоял в оцепенении и переваривал увиденное. Но, сделав над собой усилие, сказал с усмешкой:

— Ничего! У папы столько денег, что он может купить сто таких мерседесов! У папы есть и лимузин, и мерседес.

По пути домой мы наблюдали за восходом солнца. У Ольги зазвонил телефон. Это был кроткий Лёня:

— Здравствуйте, Ольга, — он к ней обратился почему-то на вы, хотя мы вместе на тот момент выпили немало пива.

— Здравствуйте, Леонид, — обратилась на вы и Оля, — Почему не спите? Шесть утра уже.

— Не спится, — невесело ответил Лёня, — Тут рядом Игорь. Он вам с Сашей передаёт привет.

— Какой привет? — крикнула я, — Он меня намедни хищницей обозвал.

— Он просит за это прощение. Что вы делаете, дамы? — тихо спросил Лёня.

— Добываем, — почему-то сказала Ольга.

— А что добываете? — удивился он.

— Да что дадут, то и добываем, — не задумываясь, ответила она.

— Ну и что добыли?! — пытался он понять.

— Да в том-то и дело, что никто ничего не даёт.

— Мне тоже никогда не дают, — со вздохом сказал Лёня.

— А почему?

— Ольга, вы же меня видели?

— Ну видела.

— Ну вот. Что же спрашиваете?

После этого странного диалога мы долго хохотали до слёз, пока вдруг не уснули. Хисащи разбудил нас, когда мы уже были возле нашего дома.

— Идите спать, неблагодарные русские, — буркнул он.

XXIX

Накануне Момин объявил на планёрке, что назавтра форма одежды должна быть особенной — топик и блестящие плавки, поверх которых повязывается прозрачный платок.

— Нихонго вакаранай, — огрызалась я.

— Если не понимать японский, завтра поехаль домой! — заорал Момин.

— Сам ходи в этом дерьме! — крикнула я по-русски.

— Кто дерьме? Я?!

— Не буду, не буду в этом работать! Не буду! — орала я сквозь слёзы, — Как в домах терпимости! Сволочи! Что ещё придумаете, чтобы окончательно унизить нас?

— Кто сволочи? Я?! — в бешенстве орал Момин, — Я по-русски всё понималь! Всё понималь!

Не все девушки, однако, усматривали в этом унижение.

— Кача! Дайжёубу! Кирейни нару! — утверждала Анна.

Я отправилась по магазинам в поисках платка и блестящих шорт вместо трусов. Когда я в примерочной вертелась перед зеркалом в шортах, в магазине послышалась русская речь. Я отодвинула шторку и увидела двух девушек.

— О, чёрт! Да вы русские! — сказала я радостно.

Девушки опешили, молча смотрели на меня.

— Я и раньше встречала вас в Кавасаки, — продолжила я, — но почему-то думала, что вы — румынки.

Они засмеялись.

— Да и мы тебя видели, — сказала одна из них, — И тоже не думали, что ты русская.

— Ну, пошли в бистро, выпьем кофейку за знакомство!

Обе девушки оказались опытными хостесс, вместе работали в клубе не один год. Хорошо говорили по-японски и имели много клиентов. Алевтина, дородная высокогрудая блондинка двадцати семи лет, приехала в Кавасаки седьмой раз и теперь работала по годовому контракту. Изрядно обрюзгшая и располневшая тридцатилетняя Татьяна пять лет назад приехала в Японию, оставив на мать трехлетнего сына. С просроченной визой она постоянно жила в страхе, потому что боялась депортации. Но предпочитала жить так, чем вернуться в Россию. Она пять лет не видела своего сына, который уже учился во втором классе, но утверждала, что ребёнок её счастлив, потому что у него всегда было много одежды и игрушек.

У меня испортилось настроение, и теперь, прихлёбывая кофе, я в душе посмеивалась над своим нелепым восторгом, который испытывала всякий раз, когда встречала русских в Японии.

Девушки заговорили о работе. О деньгах и клиентах. Когда нужно придумать и объявить клиентам ложную дату своего рождения, чтобы привлечь в клуб побольше гостей. К какому шантажу нужно прибегнуть, чтобы удержать выгодного гостя. И как унизить и растоптать ту подлую скотину, у которой в прошлом месяце оказалось доханов больше, чем у Алевтины. Девушки оживились, заспорили и сошлись на общем мнении. Потом вдруг со вздохами замолкли и сникли.

— Господи, как я устала, — сказала Татьяна.

— А как я устала! — хрипло проговорила Алевтина.

— Что же вы тогда столько лет работаете в клубе? — спросила я, — Это страшная трясина, в которую незаметно, но стремительно затягивает все хорошее, что есть в душе человека.

Девушки переглянулись и засмеялись.

— Деньги любим! — сказали они хором.

— Сколько тебе лет? — спросила Алевтина.

— Двадцать шесть, — сказала я.

— Надо же, уже далеко не девочка, а такая наивная, если до сих пор не поняла, что важнее всего деньги. Только деньги.

— Я здесь всего три месяца, — сказала я, — Но я чувствую, как внутри меня лопаются какие-то весёлые шарики. Как уходит восторженность и приходит равнодушие ко всему. Я работаю, мы все работаем в пьянстве, цинизме, лжи, но уже ничего, ничего не пугает меня. Не трогает совсем. Ни похотливые клиенты, ни филиппинки, которые без нужды зачем-то задирают юбки и показывают всем трусы. Ни наша начальница и её подруга. Эти две старые лесбиянки-извращенки, которые смотрят на нас вожделенно, хищнически и мысленно уже каждую переимели. Спят втроём с Алекс. Всё время делят её, старые шлюхи. Я в последнее время, не задумываясь, беру гостя за руку и только потом понимаю, что с лёгкостью взяла руку совершенно чужого человека и даже не фиксировала этого. Вчера подруга моя горько пошутила: «Я, наверно, уже скоро начну автоматически давать трогать сиськи и не замечать этого». Я даже не представляю теперь, как могла бы искренне, с любовью прикоснуться к мужской руке. Я это отождествляю теперь только с притворством. На какие чувства, на какую нежность я способна, будучи такой, какой я стала за это время? Я даже не знаю, могу ли я теперь любить вообще! И ты